приехала туда на несколько недель навестить зятя
и старшую дочь. Габриель, вторая дочь, в тот мо
мент внушала ей серьезное беспокойство. Моло
дая женщина разводилась с мужем, богатым и
скупым лилльцем, владельцем знаменитых теплиц,
предпочитавшим цветы женщинам. Красивая и
спортивная, как и ее сестра, умеющая быть эле
гантной и жить на широкую ногу, Габриель не
нуждается в муже, который тратит на уголь день
ги, предназначенные на ее туалеты. Эти новости
омрачили жизнь в Феесе: барон никогда на них не
намекает, Мари Атенаис, снисходительная к лю
бовным фантазиям, тем не менее — благочести
вая христианка, и развод, эта совсем еще новая
форма бунта, ее шокирует. Изменяет Габриель му
жу или нет, в сущности, не так уж важно, но то,
что г-н М. (я изменяю его инициал) и его жена
перестают жить вместе и носить одну и ту же фа
милию, оскорбляет материнские чувства Мари
Атенаис, она думает о Габриель с тревогой и раз
дражением.
Около часа ночи на вилле в Монте-Карло суп
руги дремлют в спальне на втором этаже. Мари
Атенаис располагалась на третьем, над ними.
336
Скрип ступеней на лестнице будит Берту и Мише
ля. Он не успевает зажечь свечу, как из-под двери
у ж е просачивается бледный свет. Створка откры
вается, и появляется баронесса в длинной белой
ночной рубашке, держа в руках подсвечник, над
которым дрожит слабый язычок пламени. Мише
лю вспоминается леди Макбет. Сомнамбула садит
ся на край кровати и произносит бесцветным
голосом:
— Габриель очень больна. Я должна вернуться
домой, чтобы ухаживать за ней.
— Вам приснился сон, баронесса. Идите ложи
тесь спать.
Медленно, словно не слыша ответа, она подни
мается и идет к выходу. Зеркальный шкаф и зер
кало на камине отражают ее длинный силуэт и
пламя свечи. Она аккуратно закрывает за собой
дверь спальни, вновь раздается скрип лестницы.
Потом слышно, как наверху по полу волокут что-
то тяжелое и скрежещущее, слышится шум воды,
наливаемый в таз, а затем разом выливаемой в ту
алетное ведро. Потом наступает тишина. Берта и
Мишель решают заснуть. На заре он поднимается
на третий этаж, там все кажется спокойным.
Дверь в комнату Мари Атенаис широко распахну¬
та. Посредине стоит наполовину уложенный чемо
дан, окруженный разбросанными вещами. Ведро
полно мыльной воды. На кое-как заправленной
кровати, покрытой стеганым покрывалом, спит
одетая Мари Атенаис, держа в руках зонтик. Во
время завтрака они получают телеграмму, из ко
торой узнают, что у Габриель брюшной тиф.
337
22-1868
Эта история поразила бы воображение куда
сильнее, если бы молодая женщина умерла. Ни
чего подобного. Выздоровев и став свободной,
Габриель приехала к Берте и зятю то ли сразу
после развода, то ли за какое-то время до него.
Через десять лет сестры умрут с разницей в че
тыре дня.
* * *
Как о семи годах, проведенных с Мод, так и
о тринадцати годах новых превратностей в жиз
ни Мишеля (пятнадцати, если считать со дня
свадьбы в Турне) я узнавала от него только из
намеков, в иных случаях весьма пространных,
но оставлявших огромные пустоты и никогда не
содержавших ни мотивов, ни дат эпизодов или
происшествий. Ж и з н ь поэтому представала как
нечто весьма плотское и прозаическое, и до
искаться до причин происходившего оказыва
лось невозможным. В каком-то смысле
впечатление мое точно. Эти годы будто растек
лись беспорядочно, подобно воде, то сверкаю
щей и быстрой, то стоячей, образующей лужи и
болота и всегда поглощаемой землей.
Изгнание в Англию можно на худой конец
объяснить любовной кабалой, бегством от родных
или просто очарованием английской жизни, такой
притягательной для вкусивших ее однажды. В по
следовавшие затем годы Мишель, напротив, жи
вет впустую. П р е ж д е всего брак, заключенный по
желанию отца, не помогает ему осесть где-нибудь.
338
Не может быть и речи о том, чтобы создать
семью, разумеется, если выражение это, подразу
мевающее наличие прочной социальной базы, еще
что-то для Мишеля значит. Невозможно также за
няться каким-нибудь делом или создать себе по
ложение. Об умственной деятельности, которая
займет такое большое место в жизни отца в зре
лом возрасте и в старости, пока тоже нет речи. В
течение десяти лет Мишель, Берта и Габриель бу
дут словно скользить по ледяной дорожке под
звуки модного вальса, при свете, напоминающем
картины Тулуз-Лотрека. От Остенде до Швенни-
гена, от Бад-Хомбурга до Висбадена, до гипсовых
пирожных Монте-Карло они не пропускают ни
одного бала, ни одного праздника цветов, ни од
ного спектакля, даваемого парижскими труппами
на курортах, ни одного парадного обеда, ни одно
го конного состязания, где Берта и Габриель,
опытные наездницы, часто выигрывают, и, самое
главное, ни одного вечера в залах, освещенных
люстрами и украшенных присутствием крупье,
где так приятно встретить принца Уэльского *, ста
вящего на любимое поле, и Феликса Круля *, де
ржащего банк в баккара.
По крайней мере до того далекого еще и, воз
можно, у ж е пасмурного дня, когда ледяная красо
та украинской зимы острым ножом пронзила
Мишеля, в памяти его не сохранилось воспомина
ний о пейзажах, служивших фоном для их путеше
ствий. Жизнь за границей, кажется, была для
обеих сестер всего лишь длинной чередой шуток
по поводу смешного вида местных жителей, неле-
339
22*
пых женских нарядов, странностей в еде и прочих
обычаев. В ход идут обычные банальности, услы
шанные в маленьких театриках или кафе-концер
тах («В Германии у них этого нет»). Ежегодные
морские путешествия на маленьких яхтах — спер
ва на «Пери», а затем на «Бэнши» — всякий раз ста
новятся праздником воды и чистого морского
воздуха, но кажется, что путешественники не за
мечают ни дикой красоты голландских, немецких
или датских островов — сезонных убежищ птиц,
ни очарования старых маленьких фризских портов.
Как-то в воскресенье трое неразлучных, к которым
в том году присоединился Бодуэн, высаживаются в
Леувардене. Берта и Габриель сразу же с удоволь
ствием шокируют местных жителей то шуршанием
парижских туалетов и чрезмерно пышными турню
рами, извлеченными из чемоданов, то, напротив,
небрежным видом завзятых морячек. В тот день
проходит сбор средств в пользу приюта для старых
морских волков. Путешественников просят при
нять участие в благотворительной акции. Бодуэн
убеждает зятя встать вместе с ним по обе стороны
церковного портала в момент службы с ночными
горшками в руках, он уверен, что подобное шутов
ство развеселит добрых голландцев и заставит их
раскошелиться. И действительно, медные монеты и
даже несколько флоринов доверху заполняют оба
сосуда. Порою Бодуэн заключает гастрономиче
ские пари: они с Мишелем обязуются съесть на
двоих омлет из тридцати яиц, что и проделывается
под аплодисменты капитана яхты, матроса, юнги,
шайки мужланов и двух дам.
340
В полусветских кругах завсегдатаев казино, где
играющие от безделья и играющие от порока регу
лярно встречаются вокруг вечно зеленого сукна,
устанавливается своя иерархия: светские люди в
этой сутолоке узнают и приветствуют других свет
ских людей. Но при искусственном освещении са
мые настоящие гербы стоят не больше, чем
принадлежности котильона, золото превращается
в мишуру, а бриллианты в стразы. Берта и Габриель
как свои пять пальцев знают бриллиантовые убо
ры, подлинные или фальшивые, других женщин.
Они сверкают в Бад-Хомбурге, их можно снова
увидеть в Монте-Карло, порой на другой груди. За
всегдатаи гостиницы «Париж» и частного зала ка
зино образуют аристократию в этой толпе, где
смешались все касты. Дамы состязаются в туале
тах, но законные жены сдаются перед броской
разновидностью куртизанки, которой является
крупная кокотка, находящаяся на содержании у
королей или президентов. Как-то вечером красави
ца Отеро * вступает в борьбу с Эмильеной д'Алан-
сон: речь идет о том, чтобы доказать, что за время
своей карьеры одна из этих дам собрала больше
драгоценностей, чем конкурентка. Пышная Отеро
величественно проплывает между игорными стола
ми, пальцы ее унизаны кольцами, браслеты подни
маются от запястий до плеч, на розовой, сильно
