древних традиций чувствует, что с каждой безде
лушкой, с каждым портретом барон жертвует
своими традициями тоже.
— Господин Галаи, если все-таки в доме есть
семейный портрет, часы или любой другой пред
мет, которым вы дорожите... Ничуть не снижая
назначенную цену, я был бы счастлив, если бы...
— Довольно, господин Кауниц, — отвечает Га
лаи, склоняясь над цветком и вставляя в бутонь
ерку гвоздику.
Мишель находит этот жест в высшей степени
элегантным; робкое предложение торговца тоже
имеет свою цену.
Если бы то, что я пишу, было романом, я бы
охотно вообразила некоторое охлаждение, на
ступившее между венгром и французами после
их пребывания в Восточной Европе. Возможно,
барон, считавшийся женоненавистником, слиш
ком понравился одной из женщин, а то и обеим
сразу, или же слишком старался им понравить
ся, возможно, его высокомерие, напротив, их
оскорбило, возможно, мужчины, будучи оба
вспыльчивы и необузданны, поссорились безо
всяких на то причин. Более вероятно, что гор
дость французов была уязвлена. Во время раз
влечений на Западе Галаи был им ровней, здесь
ж е , что бы они ни делали, они в долгу у влады
ки, пусть и разоренного.
Во всяком случае, они возвращаются во Фран
цию одни. Кажется, Галаи отправился предаваться
своему пороку в одно из маленьких казино на
353
23-1868
далматском побережье. Несколькими месяцами
ранее, будучи с Мишелем в Аббазии, он привел
друга на пустынное место на берегу, чтобы полю
боваться скалой, возвышающейся над морем. «Те
чение в этом месте выносит в открытое море.
Если пустить себе пулю в лоб, то тело, упавшее в
воду, никогда не найдут». Мишель всегда хотел
верить, что конец мадьяра был именно таков, ве
роятно, потому, что и для него это был бы воз
можный выход.
Но в Вене трое путешественников снова ока
зываются на мели, тем более что Мишель не хотел
оказываться перед Галаи в долгу, когда дело каса
лось шампанского и цыган. Если верить Мишелю,
именно это отчаянное положение заставило их
вернуться на Запад вместе с цирковой труппой,
где они выступают с номером вольтижировки и
помогают ухаживать за лошадьми. Я предполагаю,
что свою роль здесь сыграли скорее аромат опи
лок, ложи, обтянутые красным бархатом, рыжие
лошади, крутящие хвостом под звуки духового ор
кестра, запах пота и хищников. Ренуар, Дега и
Мане тоже любили цирк.
* * *
И это все? Никто лучше меня не видит бессо
держательности предшествующих страниц. Воз
можно, время, отделяющее меня от моих героев,
возраст, в котором я нахожусь, когда пишу эти
строки, заставляют меня забыть, что минуты ве
селья, дерзости, плотских и чувственных удоволь-
354
ствий, полета фантазии и простых радостей при
мешивались ко всей этой шумихе и мишуре. При
ходится, однако, признать, что почти ничего в
Мишеле, которого я узнаю через двадцать лет, не
позволяло угадать Мишеля этого безумного вре
мени. М е ж тем один возник из другого.
Думается, что самым большим препятствием
на пути к полной истине является то, что отец
понимал приличия по-своему. Как прустовский
Сван считал бы неприличным говорить о себе,
разве что чуть-чуть, с капелькой иронии, тща
тельно избегая играть в собственном повествова
нии выгодную роль, так же и Мишелю
случалось вспоминать о забавных эпизодах
своей жизни или упоминать, что он оказывался
в необычных или странных ситуациях. Ему как
любителю зрелищ нравилось о них рассказы
вать, но мысль изобразить самого себя или пус
титься в многословные объяснения не приходила
ему в голову. Все, что он испытал, пережил или
любил, осталось глубоко внутри. За тринадцать
лет на сцене почти не появляются статисты, и
мы не узнаем, что происходит за кулисами. Я
предполагаю, что Мишель читал Реца * или Сен-
Симона, пока женщины читали Вилли *, что он
отправлял Берту с сестрой в сопровождении Га-
лаи в «Олимпию», чтобы самому посмотреть
Люнье-По в «Гедде Габлер» *, которая не интере
совала дам. Но он об этом не говорил. И уж
вовсе не пытался определить свои отношения с
Бертой и Габриель или докопаться до причин
своего увлечения Галаи. Люди, которые долго
355
23*
находятся вместе, постепенно перебирают все
возможные позиции по отношению друг к дру
гу, подобно танцорам в кадрили. Если восполь
зоваться сравнением менее сложным, чем это
кажется на первый взгляд, можно провести па
раллель между людьми и звездами, ибо все мы
сделаны из одной материи. Люди движутся во
времени, меняя положение, словно околополяр
ные звезды в течение ночи, или, словно созвез
дия зодиака, как бы скользят вдоль эклиптики,
существующей только относительно нашего по
ложения, располагаясь по отдельности или груп
пами совсем не так, как нам это видится с
земли. Астроном или астролог может заранее
начертить маршрут движения, пусть кажущего
ся, звезд. Но д а ж е задним числом мы не можем
составить карту изменений, происшедших в от
ношениях между людьми за годы их жизни.
Склонность Мишеля к общению со всяким
сбродом очевидна, во всяком случае ему нравятся
люди более низкого происхождения, чем он сам.
Ему, вероятно, кажется, что в них меньше лице
мерия. Разумеется, и там встречаются притворст
во, распутство и подлость, но Мишель никогда не
вел настолько беспутный образ жизни, чтобы
уметь эти свойства распознавать. По природе он
не из тех, кто может низко пасть. Следует иметь
в виду его своеобразную наивность: он уверен,
что ничто сомнительное не может коснуться ни
его самого, ни его ближайшего окружения. Даже
перестав обманываться, он воспринимает случив
шееся с удивлением. Он говорил мне, что доволь-
356
но долго прожил с одной женщиной, которую
считал неспособной на всякого рода шалости и
проделки. «Мы, разумеется, часто посещали игор
ные дома и там всегда играли по отдельности, что
бы не сглазить друг друга. Когда в конце вечера
мы встречались, ее сумочка бывала полна луидо
рами. Она всегда выигрывала. П о з ж е я узнал, что
она покидала казино и направлялась в ближай
шую гостиницу с неизвестным, который и платил
ей. «Все женщины лгут, — добавлял он, опромет
чиво обобщая по привычке, — нет никакой воз
можности читать в их глазах».
Что касается Берты и Габриель, о которых он
упоминал только тогда, когда они фигурировали в
одной из историй, переданных мною выше, он до
вольствовался тем, что отмечал их врожденную
элегантность (на слово «красота» он был скуп),
мягкую походку и достоинства амазонок. Ничего
более. Но и когда речь заходила о моей матери,
облик которой в моем присутствии он мог бы по
пытаться обрисовать более подробно, Мишель бы
вал столь же немногословен. У него не было в
привычке с грустью вспоминать об ушедших. В па
мяти его сохранился незабвенный образ лишь од
ной женщины, которую он полюбит и потеряет,
когда я буду ребенком, она предстанет как жиз
ненный образец. Но до этого еще далеко.
С моей стороны было бы ошибкой пытаться,
быть может неосознанно, оживить сюжет, оты
скивая в поведении Мишеля до 1900 года момен
ты беспокойства, минуты печали. На первый
взгляд у него, любителя наслаждений, их не было.
357
И тем не менее есть кое-какие признаки, позво
ляющие думать иначе. Восторг, вызванный Рос
сией, аналогичный потрясению, которое пережил
Рильке, посетивший славянскую землю несколь
кими годами позже, заставляет предположить, что
в Мишеле жила неудовлетворенность, которую он
сам осознал, лишь расставшись с давно привычны
ми местами, где царила рутина. Еще более красно
речивыми являются названия яхт, на которых он
совершал морские прогулки. Первое название —
«Пери», кажется, навеяно фальшивым ориента
лизмом в музыке той эпохи, каким-нибудь Массне
или Лео Делибом или, скорее, одой молодого Гю
го. Точно так же в названии яхты, купленной по
з ж е для моей матери — «Валькирия», —
отразилась всего лишь тогдашняя мода на Вагнера.
Но имя второй яхты, «Бэнши», отправившейся в
долгое плавание по Северному морю с Бертой и
Габриель на борту, заставляет задуматься. Ми
шель, разумеется, слышал в Англии о феях, похо
жих на призрачных старух, в Ирландии они плачут
на пороге дома, где кто-то должен умереть.
Странно, если не сказать больше, что он дал имя
