по большей части никто и его не знал. В лучшем случае говорили «знакомое лицо», но никто не знал его имени, и никто не мог вспомнить, где видел его последний раз.
До обеда еще был час, когда Маргарита решила вернуться к сестрам и рапортовать. Они собирались встретиться в центре поесть суши. Пока за все платила Диана, и Маргарита не возражала. По дороге она развлекалась тем, что представляла, какие закажет роллы, и как расставит все, и керамическую мисочку для соевого соуса, чтобы сфотографировать и днем сделать пост. Но после семи остановок она устала, и ей нужно было чем-то взбодриться. Ей не нравилось чувствовать себя некомпетентной, когда люди смотрели на нее, не понимая, нахмурившись, пока непослушный язык коверкал слова. И ей не понравилось, как они избавились от нее — ее сестры. Если бы ей надо было подобрать слово для этого чувства, она бы сказала, что уязвлена. Так что она решила подкрепиться одна, без них. Устроить себе ранний перекус, вернее, перекур.
В стороне от главной артерии Валентин-роуд к углу торгового центра лепился ресторан в терракотовых цветах. В окне мигал знак: TAMALES, CERVEZA Y MÁS[13].
В самом ресторане был бар, виниловые загородки, плохенькая роспись со сценами похождения перчика чили. Было довольно темно, хотя ничего скабрезного она не заметила. В основном столики занимали парочки и семьи, все ели бобы с рисом, пили газировку из стаканов со льдом. К ней подошел официант и спросил:
— Сеньорита, чем могу помочь?
Маргарите это понравилось. Она попросила усадить ее за баром.
Она заказала пиво и рюмку текилы. Бармен взглянул на нее, моргнул, но промолчал. К выпивке прилагалась корзиночка с чипсами тортилья. Она налегла на чипсы, хотя сальса оказалась гораздо острее, чем она ожидала. Опустошив рюмку, она попросила еще, в пару к пиву. Когда бармен вернулся с текилой, она показала ему фотографию отца.
Фотография была старая, примерно того времени, когда Маргарита училась в старшей школе. Отцу, судя по всему, было лет тридцать. Загорелый, с проколотыми ушами, но без серег — бриллиантовых гвоздиков, которые он то ли заложил, то ли потерял. Он казался слишком худым, с выпирающими жилами, как у человека, чье тело истощилось от физического труда, хотя работа в автомастерских у него была не такая: он залезал под автомобили, выкатывался из-под них, занимался покраской, а все тяжести поднимали машины. Его загар отливал бронзой, и он улыбался, несмотря на выпавшие зубы: один передний, нижний клык, несколько задних. Правда, сощуренные глаза не улыбались — он как будто пытался пробурить дырку в авторе фотографии. Маргарита не знала, кто снял эту фотографию, откуда она. Ее дала ей Лэйси-Мэй.
— Так что? — спросила она.
— No lo conozco[14], — ответил бармен, и даже со своим испанским она поняла.
Он спросил, будет ли она заказывать еду, но она попросила вместо еды еще рюмку текилы. Маргарита почувствовала, как алкоголь разъедает желудок. От острых чипсов у нее заболели десны. Все было не так, и теперь это «не так» захватывало и ее тело. Ее мать умрет, может быть, скорее всего. Все умрут, но Лэйси-Мэй умрет быстрее, гораздо быстрее, чем они ожидали. А ее отец уже, вполне вероятно, мертв. Когда Робби только начал пропадать, они все боялись, что с ним что-то случилось, но он всегда возвращался в порядке. Это превратилось в привычку, в норму, но Маргарита всегда знала, что однажды он пропадет навсегда. Она не особо об этом думала — какой смысл? Когда умрет, тогда и умрет, как и все, но теперь она задумалась. Может, самым неожиданным поворотом в этой истории окажется, что Робби уже мертв. Она все равно нашла бы деньги на билет обратно в Калифорнию, но ей не нравилось представлять отца мертвым. Ей было проще, если бы родители придерживались заданного ритма: Лэйси-Мэй с Хэнком работали бы в магазине и продолжали изображать временный брак, а Робби чинил бы машины, упарывался, исчезал и возвращался, звонил бы дочкам пьяный, чтобы сказать, как он их любит. Так она знала, чего ожидать, она могла сосредоточиться на собственной жизни и карьере. Много лет родители, как телевизор без звука, разыгрывали одну и ту же знакомую пьесу. Можно даже не смотреть — все равно знаешь, что они на месте.
Она вернулась к реальности. С Робби наверняка все в порядке. Прошло всего несколько недель.
Когда бармен принес еще одну рюмку, он встал перед ней, меряя ее взглядом. Он был почти ее ровесник, кареглазый, поджарый. Довольно красивый, не считая отколотого зуба. Маргарита думала, что он сейчас будет к ней подкатывать или спросит, справится ли она с таким количеством выпивки. В любом случае, ответ был бы «да, конечно».
— Сеньорита, — сказал он. — Вот ваша текила. Но не желаете ли чего-нибудь покрепче?
— Как покрепче? Типа двойную текилу?
— Нет, я не про алкоголь. Про кое-что еще.
Он закусил губу и оглянулся, как будто за баром кто-то прячется. Он нервничал, и тут Маргарита поняла.
— Что, таблетки?
— Таблетки, порошок, крэк. Все, что пожелаешь.
— Тут, в ресторане?
Он покачал головой.
— Только у меня. Я знаю нужных людей.
Это казалось так неправдоподобно: голубое поло, гладко выбритое лицо. Так вот как оно работает в Северной Каролине? Маргарита сомневалась, что у него есть грибы, но вдруг. От травы слишком слабый эффект, чтобы рисковать, — тут вам не Лос-Анджелес. Она слышала про друзей из школы, у которых были неприятности из-за всяких причиндалов типа бонгов и трубок, хотя при них ничего не было. Да и потом, ей скоро встречаться с сестрами.
— Давайте просто текилу, — сказала она, и он кивнул и запустил по барной стойке свежую рюмку.
— Но если передумаете, — сказал он, натирая стойку, — вы знаете, где меня найти.
— Да-да. — И она махнула на него рукой.
Она знала, что это грубо, но, если она хочет пережить эти дни и сестер, надо держать себя в руках. Они бы сразу поняли, что она под чем-то. Диана стала бы крутиться вокруг нее, как будто это ей нужна помощь, а Ноэль фыркала бы, как и сейчас, только с хорошим предлогом. Лучше держаться чего-нибудь полегче, что
