военно-морском флоте существовали предпосылки для коррупции и злоупотребления доверием — главным образом потому, что капитаны и команды, которые захватывали вражеские корабли, получали денежные премии в виде той или иной доли стоимости конфискованного судна и груза. В этом обстоятельстве содержался потенциал для нарушения боевой тактики, поскольку капитаны соперничали за преследование вражеских кораблей, даже если это наносило ущерб для общей победы в сражении. Эта «трагедия общих ресурсов» разрешалась посредством соглашений между командирами о разделе сумм премиальных за сражение поровну среди всех участвовавших в нём кораблей. Кроме того, капитаны участвовали в сделках на стороне по перевозке частных партий пряностей или других грузов на военных кораблях, получая за это оплату. Некоторые капитаны вносили в списки команды «мёртвые души» — членов своих семей, которые не участвовали в плавании, но их жалование мог прикарманивать капитан. Однако обе эти разновидности частных сделок имели ограниченный масштаб благодаря надзору адмиралтейства и соблазну продвижения по службе, зависевшего от военных успехов, а им не способствовали ситуации, когда корабль был слишком нагружен частным товаром или имел непригодную команду из-за того, что жалование шло «мёртвым душам». Адмиралтейство было в большей степени озабочено злоупотреблениями, которые влияли на эффективность флота, нежели теми, которые стоили денег.[365] Кроме того, оно обладало ресурсами и автономией для создания долгосрочных карьерных стимулов, которые ориентировали капитанов на военный успех, а не на частные сделки.
Распространение влияния происходило главным образом от военно-морского флота к гражданскому сектору, поскольку для получения поддержки со стороны штатских политиков и групп интересов адмиралы, которые контролировали закреплённые за флотом парламентские кресла, использовали этот рычаг, а также свой контроль над размещением контрактов невоенного назначения и решениями по защите торговых маршрутов и колониальных форпостов. Ограждая продвижение по морской службе от внешнего влияния и позволяя высшим офицерам формировать «обоймы», дававшие им влияние на младших офицеров и их гражданские семейства, военно-морской флот стал крайне автономной организацией внутри британского государства и империи. Благодаря этой автономии стала возможной в высшей степени меритократическая система продвижения по службе для офицеров. Флотская карьера была единственной профессиональной траекторией, не требовавшей вкладывать деньги в образование, как в случае с правом и духовной службой, или покупки звания, что по-прежнему происходило в армии. А морякам торгового флота требовалось инвестировать в корабли, если они хотели подняться выше уровня своих товарищей.[366] Таким образом, в военно-морской флот шли представители среднего класса и ремесленники, которые расширяли резерв его талантов и формировали поддержку флота среди британцев, которые либо сами являлись избирателями, либо косвенно влияли на выборщиков депутатов парламента.
Британская армия в XVIII веке была менее автономной и менее профессионализированной, чем флот.[367] Тем не менее принципиальные реформы ослабляли влиятельность офицеров, которые унаследовали или купили свои звания. Всё меньше вакантных офицерских позиций заполнялось за счёт продажи званий, и даже тем, кто их купил, приходилось демонстрировать компетентность. Частная воинская служба, когда офицерам направлялись ассигнования, чтобы они сами расплачивались за людскую силу и припасы, а следовательно, у них был стимул недоплачивать солдатам и экономить на оружии, в XVIII веке в основном прекратилась.[368] Благодаря Наполеоновским войнам появился запрос на то, чтобы увеличившейся армией командовала масса новых офицеров. Многие звания были проданы состоятельным молодым людям для получения доходов, компенсирующих военные издержки государства, тогда как командиры стремились назначать и продвигать офицеров в зависимости от их достоинств — наиболее известен этим был герцог Йоркский.[369] На протяжении Наполеоновских войн в офицерском корпусе британской армии сохранялось разделение между богатыми дилетантами и профессионалами.[370] За полстолетия между Ватерлоо и окончанием Крымской войны «офицеров продолжали набирать из узкого сегмента общества — в первую очередь из рядов земельной аристократии и джентри, зачастую из семей с военными традициями».[371] Продажа назначений на офицерские посты была отменена только в 1870 году.[372]
Рост эффективности британского министерства финансов (казначейства) и военно-морского флота невозможно объяснить полностью или даже преимущественно налаживанием веберовской логики бюрократической рациональности. Как уже было показано, возможности двух этих организаций не распространялись на другие государственные структуры. Сбор земельного налога был непоследовательным и сопровождался коррупцией, что соответствовало политическому могуществу землевладельцев и признанию опасности спровоцировать раздражение джентри в Шотландии и Ирландии. Армия оставалась бастионом непотизма и дилетантства больше столетия после того, как данные практики были изолированы и минимизированы во флоте.
Министерство финансов и военно-морской флот получали выгоды от политической реорганизации, порождённой гражданской войной и Славной революцией. Земельные и финансовые элиты, вышедшие победителями из этих конфликтов, в последующие столетия вступили в альянс и поддерживали его, поскольку нуждались друг в друге для обеспечения на уровне всей страны такого курса и таких ресурсов, которые они не могли получить без более масштабной политической поддержки. Главным средоточием национальной мощи стал парламент — место, где были сконцентрированы и защищались права собственности и политическая власть, и единственный институт, посредством которого элиты могли вырабатывать компромиссы по вопросам внутренней или внешней политики, которые они не могли разрешать в одностороннем порядке на уровне графств или городов.
Общая заинтересованность господствующих элит в существовании империи вела к тому, что они выделяли громадные ресурсы для военно-морского флота и санкционировали лидерство этого института, ослаблявшее старинные привилегии узких элит, с тем чтобы флот выполнял свою миссию защиты колониальных и торговых интересов более широкого круга элиты. Аналогичным образом сравнительный вес и методы сбора тарифов, пошлин и земельных налогов отвечали сочетанию веса национальных и местных элит в парламенте, потенциалу противостояния налогообложению и уклонения от него на местном уровне и возможности возложения бремени любого налога на неэлиты. Эта сложная политическая калькуляция обеспечивала то, что бюрократизированное министерство финансов собирало тарифные платежи и пошлины и сохраняло архаичный земельный налог под контролем локальных земельных элит.
III. Раздвоившаяся империя
В течение столетия после Славной революции политические завоевания колониальных купцов-посредников и землевладельцев-пуритан, которые осуществляли финансовые и идеологические инвестиции в североамериканские колонии, по сути дела, способствовали организационному оформлению раздвоившейся империи. Привилегированные компании даже после того, как к ним присоединились некоторые купцы-посредники, сохраняли контроль над расширяющимися британскими владениями в Индии, а также над другими азиатскими колониями и торговыми форпостами, которые Британия добавила к своей «коллекции» в XVIII веке.[373] В подобных «зависимых колониях» привилегированные компании вели прямой торг об условиях своей деятельности с монархическим государством
