С чего бы мне волноваться?
Я же приняла решение.
Однако я по-прежнему волновалась…
Словно мазохистка (а я и была таковой), во время урока информатики я полезла в Интернет и посмотрела, что про него пишут.
Результаты поиска и слова подруг лишь подтверждали то, о чем рассказал Джоуи.
Джонни Кавана был знаменитостью.
Я заставила себя погрузиться в материал урока, попытавшись заблокировать все мысли о Джонни. Но это оказалось непросто: в школе его имя всплывало постоянно.
Так что я вряд ли могла избегать его совершенно.
На большой перемене я призналась Клэр, что вчера Джонни подвез меня домой. Зрачки подруги так расширились, что я испугалась, как бы ее не хватил удар.
Я тут же пожалела о своей откровенности: Клэр была не из тех, кто выслушает и забудет.
Она завалила меня вопросами. Ее интересовало, о чем мы говорили по дороге. Я стойко молчала. Тогда она стала указывать мне на него в коридорах и рисовать в тетрадях сердечки с инициалами Ш. Л. и Дж. К.
К счастью для себя, я умела уходить от нежелательных тем и отрицать то, в чем не хотела признаваться. Убедившись, что я не клюю на ее приманку, Клэр оставила попытки выудить из меня подробности.
Я была только рада: не хотела, чтобы кто-то знал о моем внутреннем разладе.
Но она знала, что мне нравится Джонни, и это уже было плохо.
Во всем этом хаосе обнаружилась и светлая сторона: за целый день Ронан Макгэрри даже не взглянул в мою сторону.
На уроке французского он сел не сзади меня, как раньше, а в другом конце класса и старательно вел себя так, словно меня не существовало.
Это меня определенно устраивало.
Мне не хотелось, чтобы на меня обращали внимание, особенно он.
Правда, я сразу заметила у него свежий синяк под левым глазом и разбитую губу.
В глубине души я знала, что разукрасил его, конечно же, Джонни.
«Глупо было оставлять пальто дома», — думала я по дороге на автобус, особенно если учесть, что я промокла до нитки.
Нет. Я тряхнула головой. Если подумать, я скорее утону, чем приму жалкий искупительный дар матери в виде пальто.
В прежние разы это была шоколадка, чашка чаю, новая резинка для волос или иной способ подкупа, предложенный с намерением заткнуть мне рот.
На одной из перемен я получила ее эсэмэску: «Я не стану вредить мальчику». Я прекрасно понимала: сообщение послано в надежде, что я пришлю ответное, такого же содержания.
Я не ответила по двум причинам.
Первая. У меня на телефоне по-прежнему не было денег.
Вторая. Она не заслуживала того, чтобы я ее успокаивала.
С чего я должна думать о ее спокойствии, когда сама всю жизнь в постоянном напряжении?
Конечно, моя угроза рассказать директору вышибла ее из колеи.
И мать была не единственной, кого вышибла из колеи моя непредсказуемая реакция.
Я ощущала себя зверем, загнанным в клетку, в угол.
Никогда еще я не наносила ответного удара.
Никогда еще я не чувствовала достаточно сил для этого.
Мое ребяческое бунтарство было бесполезным, поскольку я же и окажусь пострадавшей, если простужусь, но возьми я утром у матери пальто, это означало бы готовность закрыть глаза на все, что случилось.
А я отказалась закрывать глаза.
Вернувшись домой, я старательно проигнорировала отца, торчащего на кухне, и поднялась к себе. Уж лучше умереть от голода, чем спуститься на кухню и увидеть его физиономию.
Трезвый он сегодня или нет — я ненавидела его всеми фибрами своей души.
Боковым зрением я заметила у себя на кровати конверт с эмблемой Томмен-колледжа.
Я подбежала к кровати и рванула конверт.
Округлившимися глазами я смотрела на бланк родительского разрешения.
Мать его подписала.
Зажав бланк в руке, я повалилась на кровать и судорожно выдохнула.
Я еду в Донегол.
22. Время взаймы
Джонни
С шести лет я каждую субботу проводил на поле. В руках у меня был мяч, а перед глазами проносились сияющие мечты.
Я рос, и субботние игры с отцом, когда я просто бросал мяч, сменились игрой в мини-регби, добавились регулярные тренировки, матчи в составе клуба юниоров. Когда мне исполнилось четырнадцать, я прошел отбор в Национальный институт дальнейшего развития в регби, в просторечии называемый Академией.
Менялся характер и интенсивность тренировок, менялись площадки, но мечта оставалась прежней.
Эта мечта всегда была одной и той же.
Играть за свою страну.
Быть самым лучшим.
Но в эту субботу все было по-другому.
Потому что я огреб проблем.
Потому что облажался на тренировке в Академии.
Я показал слабость, и это сразу заметили.
Я был медлительным и невнимательным, лажал все утро подряд, пока тренер не прогнал меня с поля и не потащил к себе в кабинет.
Он потребовал объяснений.
А проблема была совсем простой.
Я не мог двигаться, как раньше.
Мое тело разваливалось на части.
А в голове была лишь одна девчонка.
Я врал напропалую и выговорил себе спасение, избежав проверок и анализов. Однако с тренировки меня все равно сняли и велели явиться на следующей неделе с ясной головой.
Хрена там прояснится за неделю.
Подавленный и деморализованный, я провел несколько часов за рулем, катаясь по дорогам и стараясь взять голову в руки.
С телом я ничего не мог поделать, но с головой-то?
Надо было настроиться на игру.
Вот только голова моя осталась у Шаннон Линч.
Все мои планы забыть ее мгновенно улетучились, стоило этой малявке подойти ко мне в среду в школьном коридоре для разговора.
Это настолько вышибло меня из равновесия, что я мог лишь стоять, словно последний лох, и смотреть, как эта пигалица дергает меня за все ниточки.
И хуже того, она вынесла мне мозг, когда извинилась передо мной.
Я этого не ожидал и не заслуживал.
Я не тупой.
Я знал, что отвратительно вел себя во время поездки.
И слишком резко реагировал.
Задержись она еще секунд на тридцать, чтобы я смог собраться с мыслями, я бы ей все так и сказал.
Но она не стала задерживаться.
Она повернулась и ушла — опять — и больше не смотрела в мою сторону.
Часть меня думала: может, и к лучшему.
Если бы она вообще не попадалась мне на глаза (а я бы избегал ее, как должен был), я бы миновал острую фазу и забыл бы о ней.
Но потом меня резануло болью горького раскаяния. Она промелькнула в коридоре, даже не взглянув в мою сторону. От нее пахло кокосовым шампунем, и этот запах бил по мне, как шальной мяч. И тогда я понял: это не сработает.
Забыть эту девчонку было невозможно, меня неумолимо тянуло к ней, я мечтал, чтоб она посмотрела на меня, но она не смотрела, и разочарование мое росло.
Я был готов выслушать все, что бы она ни сказала, в любой момент, когда она согласится, без всяких ограничений по времени и оглядок на приличия. И эта готовность меня жутко пугала.
Всю неделю я лишь отбывал уроки, не слыша ничего из объяснений и вопросов преподавателей.
Я ни на чем не мог сосредоточиться, и вина за это целиком лежала на ней.
Я злился на себя за глупость. Еще бы: позволил малознакомой девчонке переколбасить собственную жизнь. Усилием воли я прогнал мысли о ней, врубил автомобильную стереосистему на полную мощность и попытался возвести звуковой барьер между нами.
Приехав после недотренировки домой, я увидел Гибси. Тот сидел на заднем крыльце и ждал меня. Я тут же пожалел, что вчера вечером отправил ему напыщенное четырехстраничное размышление о девчонках, выносящих мозг.
— Мы едем отрываться, — объявил он, едва я вылез из машины.
— Нет.
Гибси протянул ко мне руку, я стряхнул ее, зашел на крыльцо и открыл дверь, пропуская его вперед.
— Не едем.
— Едем, — возразил он, входя в мой дом. — Еще как едем!
Придерживая дверь, я свистнул и стал дожидаться появления своей любимицы.
