Кстати, она умерла последней. Возможно, что у нее на глазах погибли муж и дочь. Вот ты и скажи мне, подорлик, что может заставить такую старуху, а характер у нее суровый был, пустить незнакомых людей да еще и угощать их. Если ответишь на этот вопрос, убийцы будут у нас.
Николаю почудилась усмешка в глазах Фролова, он решил смолчать, во всяком случае не задавать лишних вопросов, однако не удержался:
— Дайте срок... Отвечу.
Теперь уже Фролов не скрывал улыбку, встал, давая понять, что разговор исчерпан, и уже у двери обронил:
— Поживем — увидим.
В конце дня начальник уголовного розыска вызвал Фролова. Выслушав его доклад о текущих делах, поинтересовался:
— Ну как новичок?
— Как вам сказать? Молокосос с гонором...
— Я бы рекомендовал вам, майор, выбирать выражения.
— Слушаюсь, товарищ полковник... Но если я перейду даже на французский, работать у меня все равно некому. Все старшие, опытные у меня заняты, вы сами знаете. Шаламов и Потеряйко хорошие ребята, но они только-только начинают самостоятельно разбираться в простейших вопросах. А вы мне еще и Сомова.
— Ладно, Фролов. Доставайте фунты стерлингов, выпишем вам из Скотланд-Ярда двух агентов. — Окончательно рассердившись, полковник прошелся по кабинету, остановился против Фролова и продолжил уже более серьезно: — Где я найду вам опытных? Где? Сами-то вы, Фролов, когда пришли из средней школы, каким были? Не помните, как вас мошенница надула? Забыли? А зря... Что вы Сомову поручили?
— «Тайну», — невозмутимо, глядя в глаза начальнику, объявил Фролов.
— Как «Тайну»?
— Так. Сомов писал диплом по убийствам, ну и пусть с самого начала посидит над серьезным делом, все равно кого-то нужно выделять. Не могу я, Анатолий Федорович, опытных от текущих дел отрывать. А Сомову сам помогать буду. Да и вы ему помощь обещали. Пусть парень на свежую голову изучит все материалы, поучится документы составлять. Может быть, у него и новые мысли появятся. Кстати, я слышал, что в Англии для усовершенствования производства приглашают людей, совершенно не знающих этого производства, просто имеющих голову на плечах, говорят, им со стороны виднее. Надо же, додумались, а? — серые глаза Фролова еще больше сузились.
— В общем, я так понимаю, — проговорил полковник, — решил ты, Леша, цирк с новичком устроить...
— Тогда прикажите, кому передать это дело. Я немедленно выполню ваше распоряжение. Только потом уж давайте этого работника не будем отрывать ни на какие свежие дела.
— Не будем, говоришь? Не получится.
— А с Сомовым получится. Все равно ему ничего свежего самостоятельно поручить нельзя.
— Ладно, Фролов. Узнайте, когда удобнее Гришаеву приехать в управление. Попрошу товарища пенсионера быть наставником своего бывшего практиканта по этому делу. Как говорили о наставниках на семнадцатом съезде комсомола? Помнишь?
Сомов с интересом читал дело. Оказалось, что на лестничной клетке, где располагалась квартира Яковлевых, было еще две квартиры. Одну занимала молодая чета. Они совсем ничего не знали о своих соседях. В другой проживала пожилая женщина-пенсионерка с дочерью, зятем и двумя внуками. Она на допросе рассказала, что в этот дом переехала почти одновременно с Яковлевыми. Раньше они жили в бараке, а Яковлевы где-то имели собственный дом. Но как ни пыталась она завести дружбу с новыми соседями, у нее ничего не получалось. Дочь, Людмила, была поприветливее, здоровалась. А старики, Родион Силыч и особенно Марфа Ильинична, встретятся с ней в подъезде, буркнут в ответ на приветствие и к себе — щелкать замками. Поначалу пыталась соседка поговорить с Марфой, но та приоткроет дверь, не снимая цепочки, и в щель спросит, что надо. Какой уж тут разговор или дружба? К старикам никто не ходил. Ни знакомые, ни родственники. Да и сами они сиднем дома сидели. Летом-то окна открыты, идешь мимо, видно — все больше на кухне или возле телевизора. К дочери, Людмиле, ходила одна женщина. Худая, высокая, черноволосая, лет, наверно, за сорок. Иногда они отправлялись куда-то вместе. Но кто она, соседка не знает. Может, с работы? По магазинам или на базар все больше Родион сам. Тащит две авоськи или корзину, даром что хромой, а Марфа дома. Пять лет вместе на одной площадке прожили, а в квартире у Яковлевых быть не довелось. «Из нашего дома никто к ним не ходил. Газовщика там или монтера Марфа в квартиру ни в жисть не пустит. Приходите, говорит, когда хозяин будет. Есть ли у них кто из родственников, не знаю, не видела. Зять мой года три назад в нашей двери такой глазок врезал, в него смотришь и видишь, кто перед дверью стоит. Вот другой раз услышу, кто-нибудь парадной дверью хлопнул, подойду и загляну в глазок. В него вся дверь яковлевская видна... Так возле нее ни разу никого чужого не замечала. Если бы знала, что такое случится, весь бы день возле глазка просидела, даром что Новый год».
Показания других соседей были более лаконичными. Все они в один голос заявили, что у Яковлевых не бывали, никого из их родственников или знакомых не знают. Жильцы со второго этажа из квартиры, что над Яковлевыми, рассказали, что слышали, как в тот день внизу заводили радиолу, решили, что справляют праздник. Музыка началась часов в одиннадцать утра и продолжалась до трех часов, до самого пожара.
Еще страшнее показалась Сомову картина преступления. Он представил себе, как один преступник заводит радиолу или настраивает телевизор, а другой пытает связанную старуху.
Николай и не заметил, как пролетел день. Он взглянул на часы и даже присвистнул — была половина девятого. Заложив лист чистой бумаги в первый том, он с удивлением заметил, что прочел только третью часть. Верно говорила Антонина Ивановна, что на каждый том уйдет три дня. Он поставил дело на полку, закрыл сейф и направился домой.
Едва Николай открыл дверь квартиры, как из кухни выскочила Ксения:
— Вот он, сыщик! Явился! Голодом уморить нас хотел? Рассказывай, кого поймал?
В столовой грянул победный марш из «Аиды». Улыбаясь, выглянула мать, нарядная, красиво причесанная, помолодевшая. Сквозняк, гулявший по квартире, таил в себе праздничные запахи: в ноздри ударила ваниль, перемешанная с корицей, а запах лаврового листа, поджаренного мяса вызвал острое ощущение голода. Отец вышел навстречу в свежей белой рубашке и отутюженных брюках и нетерпеливым жестом поторопил: давай, мол, скорее. Но сестра потащила Николая в ванную, по дороге стаскивая с него пиджак.
— Иди умывайся, смой с себя грязь преступлений, которые ты
