умеете проводить квантовое микроскопирование, а мы только в беге с винтовкой по полям хороши, — пошутил Берц.
Старшая научная сотрудница вздохнула, подошла к первопроходцу и, взяв его руку в свои ладони, проникновенно попросила:
— Верните наших пропаданцев. Пожалуйста. И сами вернитесь. Хорошо?
Берц, как весь оперативный отдел, кивнул. Вернут. И вернутся.
Глава 33
Нелегкая судьба криминала
Любопытный факт: человеку свойственно сопротивляться. И чем сильнее на него давят, тем больше он сопротивляется. Так ребенок узнает границы дозволенного, подросток — недозволенного, но не они решают. Решает молодежь. Она-то и становится пассионарным двигателем прогресса, стремясь революционно изменить мир вокруг, чтобы потом превратиться в инструмент регресса, но уже для своих детей, и тормозить их стремление изменить мир, потому что так уже обжито и привычно. Так устроено человечество в целом и конкретно взятые общества в частности.
Социум — неповоротливая система, громоздкая, едва движимая, с трудом откликается на новое, консервативно предпочитая старое, и только неуемный энтузиазм молодежи, слегка подкрепленный детской непосредственностью и подростковым бунтарством, позволяет ему чуточку меняться. Двигаться вперед. Но не всегда в ту сторону, в которую было надо.
Алан вырос в консервативной мусульманской семье и с самого детства воспитывался по всем заветам: его приучали с младенчества читать аяты, а с шести лет — Коран, не баловали, но и не наказывали строго, одевали в белое и чередовали учебу с играми. Но, как оно частенько бывает, благие намерения родителей спотыкаются о характер ребенка. А тут еще воспитательные традиции наперечили гормональной перестройке организма — так подросток и пошел наперекор религии и семье.
Обычно игры в бунт заканчиваются с переменой мест слагаемых, и родители искренне желали найти для сына подходящую скромную и благочестивую девушку, чтоб семью завел, остепенился и сам понял, почем фунт родительского лиха, да вот только уровень тестостерона превысил все моральные пределы и препоны. К тому же блестящий математический ум, вовремя замеченный неправильным окружением, взять в оборот запретными удовольствиями было не так чтобы сложно. И к совершеннолетию Алан оказался обладателем изрядного сексуального опыта и неплохого капитала, заработанного на бухгалтерском балансе и креативных маркетинговых идеях, изысканно поданных и воплощенных с изрядной экономией в оригинальном секторе подпольного бизнеса. Торговле девушками.
Впрочем, игры с известным плодом разврата и похоти перспективному молодому человеку наскучили невероятно быстро, и он переключился сначала на оружие и наркотики, затем на более странный и гораздо более ценный формат — контролируемые исключительно Межмировым правительством запасы редкоземельных металлов. Разумеется, в нелегальном варианте.
И, хотя определенную долю сожаления по поводу ссоры с семьей Алан испытывал, равно как и понимал мозгом, что жизнь его могла сложиться кардинально иной, будь он в молодости посговорчивее, да вот в душе определенная степень обиженного ребячества осталась до сих пор. Потому он кардинально сменил конфессию и предпочитал исключительно темные цвета в одежде, словно продолжая бунт против родителей, с криминалом завязать не пытался и, будучи всегда сдержанным, расчетливым и скупым на эмоции, неизменно позволял себе излишества и неконтролируемые вспышки ярости. Даже теперь, взрослым и состоявшимся, пусть и в преступной сфере, человеком.
Как раз сейчас Алан сидел у себя в кабинете, раздраженно постукивал кончиком стилуса по столу и медленно зверел. Еще в первый раз столкнувшись с Корпусом и его главной занозой в мягком месте — Честером Уайзом — он понял, что не только у «Апостола», но и у всего Совета Синдикатов в его теневой ипостаси никаких финансов не хватит переломить патологическую склонность первопроходца к идеализму. А потому подкупить или шантажировать не получится. Разве что найти крайне уязвимую болевую точку. Такую, чтоб он и сам отступил, и весь свой отдел назад отволок, вместе с военными и колониальной полицией заодно.
Теоретически можно было бы надавить через родителей, но после неудачи с жилой оксида лютеция подобраться к ним не было возможности и на миллиметр — Оборонное управление взяло Корпус и всех к нему причастных как стратегически важный ресурс под личный контроль. Незримый, но очень кусачий для незваных посторонних.
Это Алана настораживало еще больше — судя по развернувшейся шумихе Межмировое правительство точно собиралось запустить ежа в мозги населению Земли и Пяти миров в общем и организованной преступности в частности. То бишь из рядовой особо непримечательной полувоенной организации, подконтрольной властям, с которой мало-мальски умелый специалист быстро навел бы нужные связи, создать путеводный факел для всего человечества, а значит — сделать Корпус для Совета синдикатов неприкосновенной перманентной проблемой. А на Шестой, и тем более Седьмой, у Совета были громадные планы.
Алан позиции оперативника невольно уважал, хотя и склонялся к мнению о прогрессирующей у того идиотии на почве альтруизма. Вот еще, людям доверять, давайте еще представим, что молотку надо дать свободу воли и возможность высказываться. Да и самого Честера экономист воспринимал как исключительно редкий, но все же заменимый инструмент. Как и Тайвина. Тоже, конечно, своего рода уникум, но если задаться целью, то отрыть себе в личное пользование подобного рода алмазы можно и за меньшие деньги, чем уже на проекты с их предполагаемым участием потрачено.
Однако Совет синдикатов почему-то полагал иначе. И пленников жаждал видеть в качестве почетных гостей вместе со всей начинкой базы, когда будут вменяемые результаты по Седьмому, потому Алан еще и не отправил отдельным шаттлом неугомонную парочку с глаз долой куда-нибудь на Пятый. Или лучше даже на Третий, где заседает Совет и обитает его глава, Томас Джефферсон, да и инфраструктура синдикатов там подмяла фактически всю колонию под себя.
Да он и отправил бы, и никогда никакие спецслужбы их бы там не нашли, но Алана удерживал и еще один момент. Безымянный. Каждый раз, когда Алан уже почти порывался снова отправить арестантов на Третий, невольно перед ним всплывало лицо Безымянного.
