без конца извиняющихся перед всеми
за свою малочисленность и престарелость.
В доме номер тринадцать жила ворожея,
ворожившая каждому как заводная
и известная тем, что из всех предсказаний
не сбылось у неё ни одно… ах, простите!
А зато здесь над крышами есть голубятни -
голубей в них немного: по три, по четыре,
но отменных пород и прекрасных расцветок -
и у каждого в клюве письмо с пожеланьем:
скажем, счастья и радости – или здоровья,
или только хотя бы успехов в работе.
Впрочем, тут никому не нужны эти письма:
обитатели улицы поумирали
друг за другом, давно – в прошлом, кажется, веке.
Что касается пышных гортензий на окнах -
поливать их приходит печальная дама
с небольшого бульвара как раз по соседству.
Е
Это старый бульвар под названьем Да Где ж Вы
Были Всё Это Время… – под длинным названьем:
сразу даже не вспомнишь, а если и вспомнишь,
то уже не успеешь сказать, ибо тут же
и кончается этот бульвар – обрываясь
в светлый пруд, где живут бестолковые утки.
Говорить с ними не о чем – разве о вечном,
но уж больно какая-то глупая тема
и не каждый захочет… – покрошит им хлеба
и отправится дальше по берегу пруда,
и промочит ботинки, и, жизнь проклиная,
еле выберется на сухое пространство,
где увидит похожий на детское солнце
перекрёсток – четыре луча в беспорядке:
на каком ни сгореть, а сгореть непременно!
F
Перекресток, похожий на детское солнце,
вообще не имеет названья – и люди,
оказавшись на нём, просто не понимают,
где они оказались… вертят головами,
пожимают плечами, разводят руками
и не знают, куда им теперь, бедолагам!
Выход есть – на пучок запылённой соломы,
под которым смешной толстопузый китаец
для того и раскинул тряпичные снасти,
чтоб ловить ими наши заблудшие души -
узким запахом острых, как лезвия, специй…
В аккуратной харчевне, где будд и драконов
больше, чем… чем других (не вдаваясь в детали),
осторожная музыка стул подвигает
и, тончайшей улыбкой тебе улыбнувшись,
ускользает за ширму, задев колокольчик,
повторяющий часть недослышанной фразы…
Ты в харчевне Да Плюнь Ты На Всё: вон два будды
за соседним столом набивают камнями
животы золотые, открытые взорам…
ты двум буддам, конечно же, неинтересен.
Но зато ты весьма интересен дракону -
жёлто-красному и с четырьмя головами:
он за столиком слева, он пьёт кока-колу,
впрочем, очень не прочь бы попробовать крови -
хоть твоей, например. Но ленив и не в форме.
Между тем плутоватая музыка, снова
по пути ненароком задев колокольчик,
с кротким взглядом блудницы несёт тебе блюдо,
на котором какие-то гнусные твари
молча возятся – в битве за лучшее место,
но, почувствовав стол под собою, внезапно
разбегаются все как одна – без-воз-врат-но
(нет, одна остаётся, поскольку подохла).
Расплатиться монетой периода Тора
не выходит: у музыки столько нет сдачи…
Значит, снова наружу – теперь уж понятно,
на каком из лучей нам сгореть с потрохами:
видишь здание Национального Банка?
G
До чего же он тесен, проспект Всё в Порядке!
В мелком сите трясут обитателей Сити -
ситуация, в общем-то, не из приятных,
только что ж тут сказать: так всегда в преисподней.
Мы и рады бы в рай, да стихи не пускают…
А прохожая брошка впивается в веко,
оставаясь навеки – соринкой, помехой,
не дающей увидеть, как нищее время
просит милостыню – прямо тут же, у банка:
нет ли, стало быть, стольких-то эре в избытке?
Золотую монету периода Тора
обменяют на множество более поздних,
и закроется банк – на две, на три недели,
ибо что ж… после сделки такого масштаба
сам собой разумеется длительный отдых!
Но проспект Всё в Порядке в порядке, как прежде, -
ах, волшебные сети богатого Сити!
Принесите сюда что угодно – и купят:
душу, старый башмак, половинку конфеты,
престарелую мать, засыхающий кактус -
всё пойдёт прямо в дело… такое вот дело!
Купишь хищную птицу с двумя головами?
Или, может быть, грязный обрывок газеты?
Пару старых подтяжек, растянутых кем-то
в прошлом веке… – одной знаменитостью местной?
Всё недорого и абсолютно доступно -
как тебе, так и… мне, но меня здесь не видно:
я давно у фонтана по имени Хватит.
Н
Хватит дарит прохожим короткие струи
тепловатой воды, отдающей то тиной,
то одной сонатиной времён предбарокко -
впрочем, ты не знаток, так что лучше заткнуться,
или нет: окунуться в зелёную воду,
стать растеньем на дне или тусклой монетой,
обещающей скоро вернуться и лгущей…
Этой гущей фонтанной тут кормятся в полдень
дорогие зеваки из стран близлежащих
или стран отдалённых… неважно откуда -
важно, что не отсюда! Они обсуждают
на своих языках, непонятных гортани,
кратковременность жизни, несущейся мимо
на зелёных, на синих и сине-зелёных
тонких велосипедах – совсем стрекозиных,
даже тоньше, пожалуй, – совсем насекомых.
И никто никогда никуда не вернётся -
из напрасной боязни остаться навеки.
Что ж касается капли воды на запястьи,
то она ненадолго – да вот и скатилась…
Кто найдёт, так того она, значит, и будет -
сколько сможет… капризный народ эти капли:
ни за что не приучишь сидеть на запястьи!
I
Кстати, здесь по пути я всегда подбираю
на дороге какую-нибудь безделушку -
хоть такую, как Кирка Святого Повесы,
небольшую по весу, карманных размеров.
Я люблю подержать её около сердца,
скажем, день или два и – поставить на место,
ибо общеизвестно, что тут прихожане
ничего, кроме как приходить, не умеют -
и приходят, и долго недоумевают
(если зданье, положим, стоит не на месте):
где же, дескать, тут Кирка Святого Повесы?
Между прочим – обычно в весеннее время, -
здесь случаются, судя по всяческим слухам,
чудеса и другие смешные событья.
Например, говорят, дух Святого Повесы
покидает обитель на четверо суток
и летает над городом как сумасшедший
(ибо лишь сумасшедшие тут и летают).
А в руках у него небольшая спринцовка
с аквавитом – и, если чудесные брызги
упадут на кого, тот теряет рассудок,
начинает летать и, ещё того хуже,
постепенно влюбляется в Памятник Мысли -
безнадёжно… бессмысленно и – без-на-дёж-но!
J
Этот Памятник – ветреник и обольститель -
замер в скверике рядом: стоит и не дышит.
Но на самом-то деле не думы, а дамы
беспокоят зелёную голову мэтра,
и, чуть-чуть приглядевшись, легко обнаружить,
что косит он зелёным медлительным взором -
взором-озером – к югу, к узорным колготкам -
озорным и узорным… но не беспризорным!
А серьёзная птица, клюя его в темя,
словно темы высокие в темя вбивая,
возмущённо глядит на смущённые ножки,
семенящие прочь, топоча каблучками.
Впрочем, вот уже ножки и остановились
под пузатым брезентом, где чёрные в жизни,
хоть и белые в принципе джинсы с кистями
ждут, когда своевольные ножки изволят
шоколада горячего – или коктейля.
И зелёного призрака полувниманье
никого уже более не беспокоит…
…кроме разве что пыльного деда с газетой,
не желающего, чтобы всякие мэтры
у него за плечом приобщались к печати.
И, взглянув подозрительно на изваянье,
пыльный дед пересаживается в сторонку -
ближе к улице Вас Только Недоставало.
К
Это улица сбоку от сквера, на север,
что, по скверной привычке, ужасно петляет,
превращаясь в клубок безнадёжнейшей пряжи:
и концов не найдёшь, и за нить Ариадны
не ухватишься, – так и погибнешь нелепо
в этом нагроможденьи случайных киосков,
мелких лавочек, частных контор, заведений
типа Всё Что Не Надо и Только Для Нудных.
Бестолковая улица, в общем: куда бы
ты ни ткнулся, повсюду не то, что ты ищешь…
В кафетерии – чай, в овощном – сигареты,
букинисты торгуют одной только жвачкой,
проститутки – добротной рабочей одеждой,
а цветочницы – рыбой (как правило, тухлой).
У картофеля фри запах краски (зелёной);
апельсины слегка отдают не то дымом,
не то ладаном; булочки пахнут гашишем;
торт украшен медалями и орденами
и израильским знаменем посередине.
А в пакетике чипсов находишь подкову,
колокольчик и – лошадь, но это-то ладно…
В общем, всё бы тут надо давно переделать,
