1911
Под мертвой луною
На кладбище старом, пустынном, с сознанием,
полным отравы,
Под мертвой Луною...
К. Бальмонт
В моей стране
В моей стране – покой осенний,Дни отлетевших журавлей,И, словно строгий счет мгновений,Проходят облака над ней.
Безмолвно поле, лес безгласен,Один ручей, как прежде, скор.Но странно ясен и прекрасенОмытый холодом простор.
Здесь, где весна, как дева, пелаНад свежей зеленью лугов,Где после рожь цвела и зрелаВ святом предчувствии серпов, —
Где ночью жгучие зарницыПорой влюбленных стерегли,Где в августе склоняли жницыСвой стан усталый до земли, —
Теперь торжественность пустыни,Да ветер, бьющий по кустам,А неба свод, глубоко синий, —Как купол, увенчавший храм!
Свершила ты свои обеты,Моя страна! и замкнут круг!Цветы опали, песни спеты,И собран хлеб, и скошен луг.
Дыши же радостным покоемНад миром дорогих могил,Как прежде ты дышала зноем,Избытком страсти, буйством сил!
Насыться миром и свободой,Как раньше делом и борьбой, —И зимний сон, как всей природой,Пусть долго властвует тобой!
С лицом и ясным и суровымУдары снежных вихрей встреть,Чтоб иль воскреснуть с майским зовом,Иль в неге сладкой умереть!
8 октября 1909
Зерно
Лежу в земле, и сон мой смутен...В открытом поле надо мнойГуляет, волен а беспутен,Январский ветер ледяной,
Когда стихает ярость бури,Я знаю: звезд лучистый взорГлядит с темнеющей лазуриНа снежный мертвенный простор.
Порой во сне, сквозь толщь земную,Как из другого мира зов,Я глухо слышу, жутко чуюВой голодающих волков.
И бредом кажется былое,Когда под солнечным лучомКачалось поле золотое,И я был каплей в море том.
Иль день, когда осенней нивойШел бодрый сеятель, и мыВо гроб ложились, терпеливоЖдать торжествующей зимы.
Лежу в могиле, умираю,Молчанье, мрак со всех сторон...И всё трудней мне верить маю,И всё страшней мой черный сон...
11 ноября 1909
* * *
Цветок засохший, душа моя!Мы снова двое – ты и я.
Морская рыба на песке.Рот открыт в предсмертной тоске.
Возможно биться, нельзя дышать...Над тихим морем – благодать.
Над тихим морем – пустота:Ни дыма, ни паруса, ни креста.
Солнечный свет отражает волна,Солнечный луч не достигает дна.
Солнечный свет беспощаден и жгуч...Не было, нет, и не будет туч.
Беспощаден и жгуч под солнцем песок.Рыбе томиться недолгий срок.
Цветок засохший, душа моя!Мы снова двое – ты и я.
<1911>
* * *
Тяжела, бесцветна и пустаНадмогильная плита.
Имя стерто, даже рыжий мохИскривился и засох.
Маргаритки беленький цветокДоживает краткий срок.
Ива наклонила на скамьюТень дрожащую свою,
Шелестом старается сказатьПроходящему; «Присядь!»
Вдалеке, за серебром ракит,Серебро реки блестит.
Сзади – старой церкви вышина,В землю вросшая стена.
Над травой немеющих могилВетер веял, и застыл.
Застывая, прошептал в тени:«Были бури. Сон настал. Усни!»
<1911>
* * *
Мечты любимые, заветные мечты,Виденья радости – и красоты!
Вы спите, нежные, в расписанных гробах,Нетленные, прекрасные, но прах.
От ветра и лучей, в молчаньи пирамид,Таимы, – вы храните прежний вид.
И только я один, по лестнице крутой,Схожу порой в молитвенный покой.
Вы, неподвижные, встречаете меняУлыбкой прежде нежившего дня.
Вы мне, безмолвные, спокойствием своим,Вновь говорите: «Рай недостижим!»
И долго я смотрю на давние черты,Мечты заветные, мои мечты!
И, скорбно уходя, я запираю дверь,Храня мой склеп надежд, мой склеп потерь.
Едва коснется день прекрасного лица,Все станет пепл пред взором пришлеца.
Мой потаенный храм, мой мир былых годов,Всё станет – ряд расписанных гробов.
Пусть жизнь зовет, шумит, пусть новый вьется стяг.Я вас храню. Вас не увидит враг.
1910—1911
Родные степи
Вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.
Е. Баратынский
По меже
Как ясно, как ласково небо!Как радостно реют стрижиВкруг церкви Бориса и Глеба!
По горбику тесной межиИду, и дышу ароматомИ мяты, и зреющей ржи.
За полем усатым, не сжатымКосами стучат косари.День медлит пред ярким закатом...
Душа, насладись и умри!Всё это так странно знакомо,Как сон, что ласкал до зари.
Итак, я вернулся, я – дома?Так здравствуй, июльская тишь,И ты, полевая истома,
Убогость соломенных крышИ полосы желтого хлеба!Со свистом проносится стриж
Вкруг церкви Бориса и Глеба.
1910
Белкино
* * *
В полях забытые усадьбыСвой давний дозирают сон.И церкви сельские, простыеЗабыли про былые свадьбы,Про роскошь барских похорон.
Дряхлеют парки вековыеС аллеями душистых лип.Над прудом, где гниют беседки,В тиши, в часы вечеровые,Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.
Выходит месяц, нежит веткиАкаций, нежит робость струй.Он помнит прошлые затеи,Шелк, кружева, на косах сетки,Смех, шепот, быстрый поцелуй.
Теперь всё тихо. По аллееЛишь жаба, волочась, ползетДа еж проходит осторожно...И всё бессильней, всё грустнееСгибаются столбы ворот.
Лишь в бурю, осенью, тревожноПарк стонет громко, как больной,Стряхнуть стараясь ужас сонный...Старик! жить дважды невозможно;Ты вдруг проснешься, пробужденныйВнезапно взвизгнувшей пилой!
1910—1911
* * *
Большой дорогой, шоссе открытым,Широкой шиной вздымая пыль,Легко несется автомобиль.
Смеемся рощам, дождем омытым,Смеемся далям, где темен лес,Смеемся сини живых небес!
Поля, пригорки, луга, долинки,Внезапно – церковь, изб темный ряд,Мелькают лица, столбы летят...
И на подушках мы в лимузинке,Куря беспечно, бесплодный взорБросаем бегло на весь простор...
25 мая 1911
* * *
На сухой осине серая ворона,Поле за оврагом, отдаленный лес,Серый молочайник у крутого склона,Мухомор на кочке, вздутый, словно бес.
Грустно, нелюдимо, пусто в мире целом,Колеи дороги поросли травой,Только слабо в небе, синевато-белом,Виден дым далекий, верно, над избой.
Взором утомленным вижу в отдаленьиРазноцветный веер недожатых нив,Где-то есть жилище, где-то есть селенье,Кто-то здесь, в просторах, уцелел и жив...
Или я чужой здесь, в этой дикой шири,Одинок, как эта птица на суку,Говорящий странник в молчаливом мире,В даль полей принесший чуждую тоску?..
18 июля 1911
Летняя гроза
Синие, чистые далиМежду зеленых ветвейБело-молочными стали...Ветер играет смелей.
Говор негромкого громаГлухо рокочет вдали...Всё еще веет истомаОт неостывшей земли.
Птицы кричали и смолкли;С каждым мгновеньем темней.В небо выходит не полк лиСумрачных, страшных теней.
Вновь громовые угрозы,Молнии резкий зигзаг.Неба тяжелые слезыКлонят испуганный мак.
Ливень, и буря, и где-тоСолнца мелькнувшего луч...Русское, буйное лето,Месяцы зноя и туч!
1911
* * *
И снова давние картины(Иль только смутные мечты):За перелеском луговины,За далью светлые кресты.
Тропинка сквозь орешник дикийС крутого берега реки,Откос, поросший повиликой,И в черных шапках тростники.
В воде виляющие рыбы,Над ней мелькание стрекоз;Далеко видные изгибыРеки, ее крутой откос.
А дальше снова косогоры,Нив, закруживших кругозор,Пустые, сжатые просторыИ хмурый, синеватый бор.
И первый плуг в далеком полеВ сопровожденьи бороны...Виденья давней, детской воли, —Иль только радостные сны.
27 июля 1910
На лесной дороге
По дороге встречный странник,В сером, рваном армяке,Кто ты? может быть, избранник,Бога ищущий в тоске?
Иль безвестный проходящий,Раздружившийся с трудом,Божьим именем просящийПодаянья под окном?
Иль, тая свои надежды,Ты безлунной ночи ждешь,Под полой простой одеждыПронося разбойный нож?
Как узнать? мы оба скроемНаши мысли и мечты.Лишь на миг мелькнут обоимТе ж дорожные кусты,
Лишь на миг увидят двое,Меж незыблемой листвы,Те же, дремлющие в зное,Дали вечной синевы.
Разошлись – и ты далече...Колеи крутой изгиб...И уж я забыл о встрече,Заглядясь на красный гриб.
2—6 августа 1910
