людям выполнять свою работу по-другому».
Это говорилось мне много раз до самого конца 1944 г., когда наконец Гиммлер сказал мне, что Гитлер вполне удовлетворен нашей работой.
Несмотря на все происходящее, мы с Канарисом продолжали ездить верхом по утрам по крайней мере два или три раза в неделю. И хотя мы договорились с ним не говорить о служебных делах, мы не могли удержаться, чтобы не свернуть на темы, связанные с нашей работой. Канарис был сильно обеспокоен приближением войны. В самых крепких выражениях он критиковал руководителей вермахта, которые, несмотря на свои специальные знания, были безответственными и глупыми настолько, чтобы разделять взгляды такого человека, как Гитлер, который допускает, что мы сможем завершить русскую кампанию за три месяца. Он не хотел в этом участвовать и отказывался понимать, как генералы фон Браухич, Гальдер, Кейтель и Йодль могут быть настолько самодовольными, оторвавшимися от реальности оптимистами. Но любая попытка противодействия была бесполезна; он уже сделал себя непопулярным благодаря своим неоднократным предупреждениям. Всего несколькими днями ранее Кейтель сказал ему: «Мой дорогой Канарис, возможно, вы кое-что понимаете в делах абвера, но вы из ВМФ, и вам не следует пытаться учить нас стратегическому и политическому планированию». Когда Канарис повторял эти слова, он обычно сдерживал лошадь, глядел на меня широко раскрытыми глазами и говорил совершенно серьезно: «Не кажется ли вам все это смешным — если бы это не было столь серьезно?»
Темой, к которой мы периодически возвращались, была позиция Соединенных Штатов и их индустриальная мощь, особенно в самолето— и кораблестроении. Этот вопрос, вероятно, был решающим, потому что он определял, сколько времени у нас есть, прежде чем нам придется столкнуться с угрозой войны на два фронта. Мы с Канарисом сошлись на том, что если вся промышленная мощь Америки окажется позади Великобритании, то нет никаких сомнений в том, что будет вторжение на континент. Высадке войск, несомненно, будут предшествовать мощные воздушные налеты, которые — если ситуация на Восточном фронте будет напряженной в это время — нанесут тяжелый ущерб нашей индустриальной мощи. Поэтому отсутствие у руководителей ВВС четкости в планировании вызывало самую большую озабоченность. Геринг и его люди не разделяли наши взгляды по этому вопросу, и существовала большая неразбериха в производственных графиках выпуска бомбардировщиков и истребителей.
В качестве примера трудностей, с которыми мы сталкивались, пытаясь «достучаться» до руководства, имея на руках информацию, соответствующую действительности, могу привести следующий важный случай: в начале 1942 г. по моему указанию был подготовлен всесторонний доклад, основанный на полученной нами секретной информации об американской военной промышленности, особенно общем объеме производства стали и росте численности ВВС США. На подготовку этого доклада ушли почти два месяца; ведущие экономисты и специалисты в области торговли разработали все детали. Информация была всеобъемлющая и пришла из самых надежных источников, а доклад был написан со скрупулезной объективностью. Гейдрих был им сильно удивлен, и я никогда не забуду его удивление, когда, просмотрев его, он наткнулся на такие цифры, как «общий объем производства стали — от восьмидесяти пяти до девяноста миллионов тонн». Он отнес этот доклад Герингу и Гитлеру; и они оба тщательно изучили и обсудили его.
Разговор с Герингом, состоявшийся позднее, был крайне неприятным, и мне было неловко перед Гейдрихом. Рейхсмаршал не кричал — он говорил короткими, весомыми фразами. Презрительно меряя меня взглядом с головы до ног, он всунул доклад мне в руку и сказал: «Все, что вы написали, полная чушь. Вам следует сходить к психиатру, чтобы он осмотрел вас на предмет душевного здоровья».
На том и закончился разговор, по крайней мере со мной. Гейдрих остался с Герингом еще на некоторое время и, наконец, вышел из кабинета довольно озлобленный. Но он никогда не держал на меня зла за этот постыдный инцидент. Несколько месяцев спустя я услышал от Гиммлера, что под влиянием Геринга Гитлер сильно разгневался на этот доклад. Он раскритиковал его как слишком заумный, написанный только для того, чтобы раздуть самомнение автора, и сказал, что не верит ни единому его слову.
Позднее на Нюрнбергском процессе я две недели находился в камере, расположенной через коридор напротив камеры Геринга. Я видел его каждый день и имел возможность перекинуться с ним парой слов. Лишь тогда я получил от него выражение признательности. Из своей камеры громким голосом он сказал мне: «Однако, оказалось, что вы, в конечном счете, не пороли чушь». Я сразу же понял, что он имел в виду.
Однажды мне позвонил Гейдрих и попросил быть готовым отчитаться Гиммлеру о проводимой контрразведывательной работе против России. Когда мы приехали, Гиммлер сказал, что у него в тот день был длинный разговор с фюрером, в котором обсуждался широкий круг проблем, связанных с грядущей войной. «Для вас, Гейдрих, есть ряд вопросов, которые я хотел бы обсудить с глазу на глаз. А для вас, Шелленберг, у меня есть два особых поручения. Первое: фюрер предлагает объявить о начале нападения в воззвании к немецкому народу. Сообщение Высшего военного командования вооруженных сил и, возможно, также министерства иностранных дел будет добавлено к этому воззванию. И точно так же, как в самом начале войны против Запада был включен и доклад министра внутренних дел, фюрер желает теперь получить аналогичный доклад от меня как начальника немецкой полиции. Доклад в предыдущем случае оказался весьма впечатляющим, и он желает получить в такой же форме доклад о подрывной деятельности Коминтерна. К сожалению, у нас есть всего двадцать четыре часа. Я понимаю, Шелленберг, что вы не волшебник, но попытайтесь максимально проявить себя. Гейдрих проследит, чтобы все, что вам нужно, было предоставлено с величайшей скоростью. Не теряйте времени».
Это было первое задание.
«Второе: в этом воззвании фюрер хочет упомянуть дело Хории Симы[3]. Знаете, — он повернулся к Гейдриху, — это довольно опасная почва для нас. Может, мне стоит попытаться отговорить фюрера или не надо?»
Гейдрих сказал, что считает абсолютно лишним упоминать Хорию Симу. «Какой в этом смысл? — спросил он. — Чего фюрер добьется этим, воюя с Россией?»
Они молча посмотрели друг на друга, а затем повернулись ко мне, чтобы узнать мое мнение. «В данный момент, — сказал я, — когда наши румынские союзники собираются вступить в войну на нашем южном фланге, фюрер, вероятно, хочет убедить маршала Антонеску в том, что такие попытки против его власти больше не повторятся. Возможно, он хочет перевернуть эту темную страницу в наших отношениях, и, без сомнения, это дело будет приписано интригам Советского Союза. Кроме того, это дело должно быть хорошо
