объединенной разведывательной службе
Мои обязанности на новой должности. — Проблемы и планы. — Дискуссии с доктором Мельхорном. — Реорганизация департамента. — Назначена ревизионная комиссия. — Неожиданность при оккупации Исландии. — Гейдрих предлагает объединить СД и гестапо. — Это встречает противодействие. — Мой собственный кабинет
22 июня 1941 г., в тот день, когда наши войска ступили на территорию России, после разговора с Гейдрихом, длившегося едва ли больше трех минут, я пошел в здание AMT VI, чтобы принять должность начальника этой службы. Слухи о моем назначении циркулировали уже несколько дней, и некоторые старательные и ответственные сотрудники приветствовали его от всего сердца, но чувства огромного большинства варьировались от открытого недовольства до молчаливого и настороженного выжидания.
Сначала я посвятил себя решению очень трудной проблемы кадровых изменений, которые я обдумывал в течение предыдущих недель. Мои первые дни на новой должности были настолько заполнены непривычными обязанностями, что каждую ночь я падал в кровать смертельно уставшим. Теперь мне нужно было организовать новый рабочий распорядок для себя. В эти первые важные дни я понял, что достиг цели, к которой стремился много лет, и передо мной стоит огромная задача перестроить нашу систему внешней разведки в разгар войны на два фронта. Я был подавлен и сбит с толку бременем своей ответственности и временами не знал, с чего начать. Я решил сначала нащупать свой путь в рутинной работе этого ведомства, а затем постепенно заняться более серьезными проблемами. Я уже давно обдумывал их, конечно, и теоретически разработал четкие решения, но их было не так просто воплотить на практике.
Я чувствовал, что должен спокойно все обдумать, и решил уехать из Берлина на несколько дней и навестить своего друга доктора Мельхорна. Это был человек с огромным опытом в таких делах: в то время он создавал администрацию на восточных территориях, и я знал, что могу обсудить с ним свои проблемы и спросить совета. Он жил в Позене, и вместе с ним мы поехали в усадьбу одного польского землевладельца, с которым я был знаком. Первые три дня я решительно откладывал все рабочие проблемы и всецело посвятил себя охоте, верховой езде и рыбалке. Сельская местность с ее просторами и очарованием восходов и закатов давала столь необходимое мне спокойствие. Можно было почти ощущать дыхание земли и вдыхать множество запахов, приятных и сильных, под ясными восточными звездами на широко раскинувшемся ночном небе. Но очарование лета и ритмы природы нарушали стаи самолетов, летевших к фронту, что напоминало мне о суровой и разрушительной реальности наступивших времен. Ничто больше меня не беспокоило, и я мог спокойно предаваться размышлениям.
Проблемы, которые стояли передо мной, были многочисленны и сложны. С одной стороны, в Германии не было, как в Англии, традиций в разведке и, как следствие, было мало признательности или понимания трудной, но жизненно важной роли, которую играет эта служба. Другим серьезным недостатком было отсутствие единой разведывательной системы. Вместо нее существовало множество дублирующих друг друга бюро и агентств, что приводило к копированию, расточительству, неэффективности и неизбежной личной и профессиональной зависти и ревности. Наконец, существовала острая нехватка специально обученного персонала.
При обсуждении этих проблем и моих планов по их устранению с доктором Мельхорном он подчеркнул, что, по его мнению, я совершенно неправильно оценил мотивы Гиммлера и Гейдриха. Для них единственным соображением была политика с позиции силы. Он был убежден, что они безжалостно бросят меня при первых признаках неудачи. Эта возможность не обнадеживала, но я был полон решимости стараться изо всех сил и был уверен, что смогу справиться с этой работой и одновременно не попасть ни в какую ловушку.
Освеженный общением с Мельхорном и подхлестываемый нашими дискуссиями, я возвратился в Берлин, чтобы начать выполнять свою задачу. Вскоре стало очевидно, что Мельхорн не ошибся в своем анализе.
Гейдрих, всегда крайне подозрительный и испытывающий ко мне личную антипатию, внимательно проверял все этапы моей работы и создавал мне все возможные трудности. Я понял теперь, до каких глубин ненависти, зависти и злобного интриганства способны опуститься люди. Были моменты, когда я чувствовал себя больше затравленным зверем, чем руководителем департамента. Единственным, что придавало мне сил работать дальше, были удовольствие и удовлетворение, которые я получал от самой работы.
Когда я принял на себя руководство AMT VI, открылись серьезные недочеты при обращении с валютами и при общих расчетах. В это были замешаны некоторые служащие департамента, включая бывших руководителей. Я воспользовался этим случаем и попросил прислать ревизионную комиссию для проведения инспекции финансов департамента. Я хотел, чтобы был проведен полный аудит, чтобы потом на меня не свалили ответственность за ошибки моих предшественников.
Приехала ревизионная комиссия, состоявшая из восьми высокопоставленных чиновников и возглавляемая министерским советником. Естественно, я хотел, чтобы комиссия ограничила свое расследование вопросами финансов и бухгалтерской отчетности, но везде, где выплаты превышали определенную сумму, я заявил о своей готовности дать комиссии устный отчет о разведывательных целях, на которые были потрачены эти деньги, — но лишь в тех случаях, когда это не поставит под угрозу безопасность нашей работы.
Гейдрих использовал эту меру предосторожности, чтобы возбудить против меня подозрения. Он дал указания министерскому советнику отмечать все случаи, когда я отказывался давать всю информацию комиссии, намекнув на то, что это были, вероятно, попытки замаскировать злоупотребления. Я парировал это — самостоятельно собрал данные обо всех таких делах и отправил их лично Гейдриху. Это было характерно для наших взаимоотношений: несмотря на то что я в это время много раз виделся с ним по разным поводам, ни он, ни я ни разу не упомянули об этом друг другу. Лишь когда он прислал мне назад отчеты, им же и инициированные, он показал тем самым, что понял мой встречный ход.
Можно представить себе, как трудно было в таких обстоятельствах придерживаться своей программы или пытаться заручиться поддержкой такого человека, как Гейдрих. Поэтому я молчал о своих долгосрочных целях. Однако возникало так много проблем, связанных с самой работой — сбором секретной информации, что эти меры, имевшие безотлагательный характер для моей программы, можно было осуществлять и без ведома Гейдриха. Сам он отчаянно нуждался в информационном материале, чтобы выставлять себя в благоприятном свете в глазах Гитлера, Гиммлера, Геринга и других руководителей. Когда он лично представлял им разведывательные донесения, он так жаждал результатов, что дал мне такие исполнительные полномочия, которых при других обстоятельствах никогда не дал бы. Таким образом, я получил возможность создать отделения
