связи в различных министерствах и закрепил за собой право лично общаться с министрами всякий раз, когда мне нужно было обсудить вопросы, требовавшие их сотрудничества. Это была важная ступень, и я должен был использовать ее максимально умело.
А тем временем я испытал первые неудачи в своей работе. Самая худшая и опасная из них случилась, когда американцы оккупировали Исландию летом 1941 г. Канарис не предоставил никакой предварительной информации об этом. Я переслал одно датское донесение, которое, однако, нельзя было считать особенно надежным. Оно осталось на письменном столе Гиммлера, и Гитлер впервые услышал об этом деле из сообщений иностранной прессы, да и то с опозданием, так как пресс-служба министерства пропаганды не работала должным образом. В результате я получил приказ организовать специальную новостную службу в нейтральных странах. Это было далеко не так просто и требовало создания издательской фирмы, которая, в свою очередь, установила отношения с издателями в Швейцарии, Португалии и других нейтральных странах. Люфтганза и Центральноевропейское бюро путешествий служили каналами связи, а для особых случаев были предусмотрены спецкурьеры.
Спустя приблизительно шесть месяцев я сумел объединить эту работу, которая представляла собой бессмысленное дублирование усилий, с ответственными департаментами министерства иностранных дел и министерства пропаганды, тем самым перекрывая утечку моих запасов иностранной валюты. Это также было доказательством того, что в Третьем рейхе можно добиться сотрудничества тогда, когда дело не касается вопросов престижа департамента.
Через два месяца после моего вступления в должность я подготовил памятную записку о задачах политической разведки за границей. Она демонстрировала все возможные связи между Германией и оккупированными территориями, с одной стороны, а с другой — с нейтральными или вражескими странами в сферах политики, банковского дела, промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства, литературы и музыки. Эта служба была заинтересована в том, чтобы люди, работающие в этих сферах, устанавливали контакты за рубежом и докладывали о результатах.
Эта памятная записка должна была стать основой для общего приказа, изданного Гиммлером как рейхсфюрером СС и министром внутренних дел для различных частей СС и управленческих кадров его министерства. Гиммлер сказал, что он в принципе согласен с этим меморандумом и даже был готов обратиться к высшему руководству корпусов СС и партии по ее поводу, выступив в качестве пропагандиста моих идей. Вдобавок приказ Гиммлера состоял в том, чтобы обратиться в другие министерства с целью впервые спросить их, заинтересованы ли они в сотрудничестве такого рода.
Я как раз работал над этим однажды вечером, когда мне позвонил Гейдрих и попросил явиться к нему. Я был раздражен тем, что вынужден прервать свою работу, но собрал необходимые документы и поехал на Вильгельмштрассе. В те дни Берлин был еще красивым городом. Когда я ехал по нему, делая большой крюк, я позабыл о большинстве своих забот. Я повернул на Курфюрстендамм к Тиргартену и остановился, чтобы выпить чашечку кофе в «Кранцлере» на Унтер-ден-Линден. Я сидел там и пытался очистить свой разум для борьбы, которая, как я знал, была впереди.
Канцелярия главных адъютантов на Вильгельмштрассе обычно гудела как улей. Поэтому я очень удивился, когда увидел лишь нескольких переутомившихся адъютантов, работавших с обычными стопками депеш; в остальном все было тихо. Мои отношения с адъютантами всегда были дружескими, и теперь один из них шепнул мне: «Шеф сегодня вечером не в рабочем настроении». Я предвидел какой-то выход в свет и подумал, что могу сейчас спокойно войти в логово льва. Однако вскоре я понял, что ошибался.
Когда я вошел к Гейдриху, я заметил нарочитую небрежность его манеры: он продолжал работать с какими-то документами. Когда он увидел, что я смотрю на него, он отреагировал типичным для него нервным пожатием плеч. Наконец он отодвинул бумаги в сторону. «Есть что-нибудь особенно важное?» — спросил он довольно высоким гнусавым голосом. «Нет, ничего особенного», — ответил я. «У вас есть время поужинать со мной?» — спросил он. Это был практически приказ.
Мы поехали в бар «Иден» и там поужинали в молчании, так как я взял за правило всегда давать возможность Гейдриху самому начать разговор. Знакомая мне женщина сидела за соседним столиком, и время от времени мы обменивались дружескими взглядами. Гейдриха, который ее не знал, это раздражало, но его чрезмерное любопытство заставило его спросить, кто она, где я с ней познакомился и как давно знаю ее. Затем внезапно он сменил тему и начал говорить о деле, из-за которого хотел со мной увидеться.
Это оказался долгий и неприятный разговор о передаче некоторых самых щекотливых и важных функций моего департамента департаменту Мюллера AMT IV. Гейдрих применял свой старый принцип «разделяй и властвуй». Мой ответ состоял в том, что я согласился со всем, что он сказал, а затем терпеливо и спокойно указал ему на опасность передачи столь важных функций в столь неловкие и неумелые руки. Он оценил мой сарказм, и на него произвели впечатление изложенные мною факты. Он велел мне уладить это дело с Мюллером. На том и порешили. Далее последовало подробное обсуждение деятельности моего департамента на оккупированных территориях, которое закончилось весьма удовлетворительным компромиссом, предоставившим мне в большей или меньшей степени свободу действий.
Когда с этим мы закончили, мне пришлось сопровождать Гейдриха в различные ночные клубы и делать вид, что хорошо провожу время, пока он ведет глупые разговоры с владельцами баров, официантками и барменами, которые знали и боялись его, но изображали глубокую преданность ему. Наконец в пять часов утра я был отпущен домой.
На следующий день мне нужно было в глаза сказать Мюллеру о решении Гейдриха, и мне потребовались целых два часа, чтобы разъяснить ему, что я пресек его посягательства. И в то же время мне нужно было быть осторожным, чтобы мой отказ не привел к открытому разрыву между нами, так как отношения и без того были напряженными. А Мюллер был противником, который не устоял бы ни перед каким вероломством и использовал бы любое имеющееся в его распоряжении средство войны с предельной безжалостностью.
Тогда он стал сердечным и дружелюбным и начал говорить о важности сотрудничества и взаимного доверия. Но на следующем заседании начальников департамента СД он внезапно без предупреждения раскритиковал меня и обвинил нескольких моих агентов в халатности и недобросовестности. Один пример, который он привел, был действительно нашей грубой ошибкой. В Париже гестапо арестовало корсиканца с фальшивыми документами, удостоверяющими личность, которые ему были сделаны в одном из наших бюро в Бордо. Они не провели его тщательную проверку, и представителю парижского преступного мира, разыскиваемому полицией, было дано
