369
24-1868
прошу прощения за эти скудные крохи информа
ции: только они и могут помочь мне обозначить
дату или уточнить место действия в те неспокой
ные годы.) С наступлением зимы Мишель пере
брался с матерью в старый дом в Лилле.
Мне бы хотелось побольше узнать об этих хо
лодных серых месяцах, узнать, что он читал, о чем
думал (или отказывался думать), о пеших или кон
ных прогулках, о том, что так или иначе занимало
этого потерявшего себя человека. Возможно, вре
мя от времени он заходил в музей Лилля, где хра
нился прекрасный восковой бюст Неизвестной,
который Мишель любил. Тогда он считался погре
бальным изображением молодой римлянки, сегод
ня же его с б ольшим основанием относят к эпохе
Возрождения. Без сомнения, это было единствен
ное воплощение женской прелести, представшее
ему в ту зиму. Любопытная вещь, мадам Ноэми
почти тотчас же взялась за дело, решив женить
вдовца на богатой наследнице, происходившей от
члена Конвента, знаменитого своей жестокостью.
В сущности, она попыталась воспроизвести в сле
дующем поколении собственный брак с Мишелем
Шарлем. Сын ответил ей категорическим «нет».
Много лет спустя в Париже, в ресторане гостини
цы «Лютеция», он показал мне глазами сидящую у
окна даму, этакую богатую вдову, завтракавшую
под предупредительным оком метрдотеля. Мишель
порадовался тому, что у него хватило ума не пойти
у матери на поводу. Жизнь в лице Фернанды пред
ложила ему нечто лучшее.
370
В марте он получил от баронессы В. приглаше
ние провести у нее в Остенде Пасху. Старая дама хо
тела познакомить его с молодой девушкой из
хорошей семьи, бельгийкой двадцати семи лет, чья
культура и склад ума должны были ему понравиться.
После пяти печальных месяцев Мишель, соблаз
нившись, принял приглашение. Я удивляюсь, что он
так поступил: мне казалось, что этот город, эта пло
тина должны были остаться у него в памяти как
кошмар. Но призраки и наваждение не имели над
ним власти. Не уверена, что он дал себе труд прой
тись под окнами дома на Российской улице, чтобы
воскресить в памяти две зыбкие тени, которые,
быть может, ушли не объяснившись. Несколько
дней Мишель провел на вилле баронессы или на
еще пустынном пляже рядом с молодой женщиной,
чей душевный настрой ему был близок. Мишель и
Фернанда расстались, сговорившись совершить
вместе путешествие в Германию как жених и неве
ста. Они поженились 8 ноября 1 9 0 0 года.
Среди тех, кто знал все о переживаниях отца и
событиях мучительных октябрьских дней 1899 го
да, была моя мать. Мишель, несомненно, почти сра
зу же все рассказал ей, если только еще раньше
этого не сделала баронесса. Я как-то у ж е приводи
ла письмо, написанное Фернандой будущему мужу
21 октября 1900 года, накануне мессы на Мон-
Нуар в связи с годовщиной смерти Берты, на кото
рой Мишель присутствовал. Быть может, стоит
вновь привести несколько строк. У Фернанды были
свои недостатки, я их не скрываю, но то, что было в
ней трогательного, выразилось в этом письме. Ког-
371
24*
да знаешь, как прожил Мишель этот трудный год,
ее нежная забота о человеке, прошедшем сквозь
испытания, о которых ей было известно, видна яс
нее, словно под воздействием кислоты проступают
побледневшие буквы.
«Мой дорогой Мишель,
Мне хочется, чтобы завтра ты получил от ме
ня весточку. Этот день будет для тебя таким
печальным. Ты будешь так одинок...
Видишь, как глупы приличия... Было совершен
но невозможно мне поехать с тобой, а между тем
что может быть проще — прижаться друг к дру
гу и помочь любимому человеку... Отныне забудь
о прошлом, дорогой мой Мишель. Ты же знаешь,
что говорит о времени добрейший господин
Фуйе: прошлое лишь тогда действительно стано
вится для нас прошлым, когда оно забыто 1 .
И потом, верь в то, что обещает будущее,
верь в меня. Я знаю, что этот тусклый серый ок
тябрь — всего лишь облако между двумя просве
тами — нашим чудесным путешествием в
1 Процитировав первый раз в «На молитвенную па
мять» письмо Фернанды Мишелю, я по ошибке прочла
«добрейший господин Фейе» и понапрасну расспрашива
ла, кто был этот Фейе, которого занимали проблемы Вре
мени, — старый друг или сосед по деревне. Неизвестная
корреспондентка любезно указала мне, что речь, без со
мнения, идет о профессоре философии Альфреде Фуйе,
ныне основательно забытом, но тогда хорошо известном и
бывшем для образованных людей своего времени тем,
чем стали позже Ален или Ж а н Гренье *. Как видим,
Фернанда читала серьезные книги.
372
Германию и нашей будущей жизнью... Там, в поез
дке, под ясным небом мы вновь обретем нашу ве
селую беспечность, атмосферу любви и близости,
которая была нам так сладка.
Я очень счастлива, что осталось всего три не
дели... В эти два дня я не скажу тебе: не грусти,
я скажу: не грусти сильно. Жду тебя вечером во
вторник, после твоего возвращения...»
Есть что-то трогательное в этих утешениях и
обещаниях, сделанных хрупким человеческим
существом другому, едва оправившемуся от ран.
Фернанда сдержала обещание, насколько это
было в ее силах. Будущее, о котором она гово
рила, продлилось чуть больше трех лет, если
считать предсвадебное путешествие. Три года
медленного вальса по Европе, Европе музеев,
королевских парков, лесных и горных троп, три
года разговоров и чтения, три года любви и сча
стья, разумеется, не свободного от недоразуме
ний и ссор между быстро теряющим терпение
Мишелем и легко ранимой Фернандой. Но все-
таки счастья, ибо Мишель на обороте извещения
о смерти молодой женщины велел написать, что
вместо того, чтобы оплакивать ее исчезновение,
надо радоваться тому, что она была. Он добавил,
и эта похвала более сомнительна, что она «ста
ралась сделать все, что могла». Письмо, написан
ное Фернандой накануне поминальной мессы,
показывает, что она действительно старалась.
Прошлое было если не уничтожено (это невоз
можно), то все же на какое-то время изглажено
373
из памяти. Что-то они значат, эти три года почти
полного счастья рядом с не похожей на него
женщиной, жизни при ином освещении, три го
да близости, словно наполненных музыкой Шу
мана, что-то они значат для сорокашестилетнего
мужчины, много и неистово жившего.
Между тем мне случилось дважды, с интер
валом в несколько дней, столкнуться с вдруг
ожившими призраками прошлого. Мне было
двадцать три года. Мы были с Мишелем на Юге,
и, как обычно, игорные залы Монте-Карло влек
ли его к себе, если не каждодневно, то доволь
но часто. В тот день я ждала его у выхода из
казино. Мой возраст позволял мне войти туда,
но мною владел юношеский пуританизм. Я сочла
бы недостойным проникнуть в пещеру, где блед
ные мужчины и нарумяненные женщины риско
вали не только излишками своих доходов, но
часто и самым необходимым с помощью целлу
лоидных жетонов, заменивших прежние золотые
монеты. (Я думаю, что именно эта замена, равно
как и почти полное разорение, во многом уме
рили страсть Мишеля к игре: золотые луидоры
были одновременно символом Богатства и его
реального присутствия, придавая выигрышам и
проигрышам интенсивность жизненных баталий.
Они растаяли в горниле первой мировой войны,
унесшей с собой и Их Высочеств.) К тому ж е ,
как почти всегда, со мной была собака, а соба
ки не допускаются в священные места, какими
бы они ни были. Не помню, где находилась вер
ная англичанка, на которой через полгода ж е -
374
нился Мишель. Думаю, из-за очередной мигрени
она осталась у себя в комнате.
Вдруг со ступеньки крыльца, где я стояла, я за
метила Мишеля в своего рода прозрачной клетке,
служившей прихожей Храму Случая и закрывав
шейся снаружи стеклянными дверями, выходивши
ми на улицу, а изнутри ограниченной другими
такими же дверями, позволявшими видеть сквозь
них центральный вестибюль святилища, в свою
очередь соединявшийся с игорными залами. Отец
