— Вот об этом и думай. Что, если ему станет хуже, а ты не в состоянии стоять на ногах. Ты хочешь сдохнуть прямо здесь, у него на глазах? — говорил осознанно жёстко. — Ну давай, дерзай. Уверен, осталось совсем чуть. День, два… И вот тогда останется действительно только молиться, чтобы Егор достался мне, а не твоей матери или, не дай бог, системе, которая вряд ли будет столь внимательна к его потребностям.
Карина вздрогнула и медленно сползла по стенке. К счастью, не в обморок, а просто рыдать и кашлять.
— Мне страшно, — чуть придя в себя, призналась она.
— Мне тоже, — скрепя сердце, решился я на откровение. — Не представляю, что мне делать. Но я буду… стараться.
— Ты увезёшь его?
— Нет. Нина… ничего не знает, и я не могу сейчас просто так свалиться ей на голову с…
…мальчиком, зачатым в самую страшную ночь нашей жизни.
Говорить последнее вслух я не стал, но Карина и без этого прекрасно меня поняла.
Когда заспанный Егор появился на кухне, его мать уже собрала вещи. Мы сидели за небольшим столом и ждали приезда такси, должного отвезти её в больницу.
Увидев Карину, он заулыбался:
— Мам…
Она встрепенулась и повернулась к сыну, но тот, заметив меня, тут же стал серьёзным, будто бы готовясь к сражению.
— Привет, мой сладкий, — из последних сил проворковала Павлова, опустившись на колени перед сыном. Её заметно мотало из стороны в сторону, но она держалась. — Помнишь моего друга, Илью?
Вопрос меня неожиданно царапнул, и пусть выдуманная полгода назад легенда всех устраивала, на этот раз мне не хотелось быть просто дядей со стороны. По крайней мере, чтобы меня помнили — вдруг почему-то стало важным.
— Мне нужно уехать, Илья пока поживёт с тобой. Ты можешь ему доверять во всём, он о тебе позаботится.
Она врала, вернее, не верила в то, что говорила, и все мы это понимали. Но упрямо делали вид, что поверили заверениям Карины.
Егор изо всех сил вцепился ей в плечи, но ничего не возразил, лишь попросив:
— Ты только недолго, хорошо?
Его мать кивнула головой и больше не выдавила ни слова, видимо боясь разрыдаться.
***
Каринино «недолго» продлилось две недели. Всё это время я бессменно прожил с Егором, оставляя его одного в комнате максимум на полчаса, чтобы позвонить жене или же сходить в душ. Я даже спал в его комнате на неудобном диване, прислушиваясь к хрипловатому дыханию в страхе, что в какой-то момент оно оборвётся.
Егор держался молодцом. Вопреки всему. Каким-то чудом он умудрялся загонять свою неприязнь и волнение вглубь себя, при этом ещё помогая мне разобраться в их нехитром образе жизни. Избалованный тем, что в последние годы практически не сталкивался с бытовыми задачами, в первые дни я оказался малость дезориентированным. Зато мальчик терпеливо и снисходительно наблюдал по утрам за тем, как я выкидываю в мусорку очередную порцию подгоревшей каши.
Трёхлетний, он объяснял мне, какие лекарства и когда ему следует принимать, а потом ещё безошибочно вёл по территории медцентра в дни назначенного нам приёма.
Он оживлённо болтал с Кариной по телефону, уверяя ту, что у нас всё более чем хорошо. И лишь по ночам во сне бессознательно звал мать.
И я вдруг с некой долей удивления обнаружил, что больше не воспринимаю его робость как страх или оторопь, а скорее как осторожность и вдумчивость. К концу второй недели я начал видеть в нём смелость и стойкость, восхищаясь тем упорством, с которым он встречал каждый свой новый день, хотя казалось, что любой порыв ветра способен сломать его надвое. Но он не ломался, медленно и очень настойчиво пробираясь по заснеженной дорожке, ведущей к нужному корпусу медгородка, и отказываясь от предложенной помощи.
В общем, через две недели, сам того не подозревая, я улетал домой с ростками любви к этому космическому мальчику, которые уже во всю укоренялись в моём сердце.
Вторым моим открытием стало осознание, что я теперь в ответе не только за Егора, но и за Карину. Сейчас они были неотделимы друг от друга, напрямую завися от того, в каком состоянии пребывал второй представитель их диады.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты должна лучше заботиться о себе, — коряво потребовал я у Павловой.
— Легко тебе говорить, — усмехнулась она, — раздавать указания и отчаливать восвояси. А моя жизнь — это Егор, и я не могу его оставлять.
— Ты перегибаешь. Он болен, но он смышлёный. Ты можешь нанять няню. Хотя бы на несколько часов в неделю.
— Зачем?
Пожал плечами.
— Ну, чем люди в свободное время занимаются? Встречаться с друзьями, ходить по магазинам, пить кофе…
Карина глянула на меня с затаённой печалью:
— Ты так ничего и не понял.
Спорить я не стал.
***
После моего памятного приезда нам с Егором потребовалась ещё не одна встреча, чтобы окончательно понять — мы постепенно врастали в жизни друг друга.
Через год я попросил у Карины вписать себя в свидетельство о его рождении. К тому времени мы уже научились неплохо так общаться и договариваться.
— Зачем? — удивилась она.
— Не хочу больше быть «маминым другом», — усмехнулся печально.
Отрицательно покачала головой.
— Подумай ещё.
— Нет, я всё решил…
Она пристально посмотрела мне в глаза и заключила:
— Хорошо, я согласна, но не ради тебя. А ради Егора. Он заслужил то, чтобы его признали.
Мы сколько угодно могли вести высокопарные речи, но истина неизменно сводилась к тому, что Егор был моим сыном, и я готов был это признать.
***
И всё бы ничего, если бы это не являлось очередным витком моей лжи Нине. Сотни раз я проигрывал наш разговор с ней, мои признания в том, что случилось и кто такой Егор. И при любом сценарии итог был один: она уходила — с презрением и ненавистью. Уже только от одной мысли об этом меня прошибал холодный пот. Было ли это трусостью? Безусловно. Но страх потерять её перевешивал все морально-этические доводы разума. Изо всех сил я пытался стать для неё идеальным мужем, выворачиваясь наизнанку, дабы сделать так, чтобы каждое утро она встречала с улыбкой.
***
— Ты что?! — едва не заорал Костя, глядя на меня как на клинического идиота. Впрочем, я не надеялся, что он поймёт. Я и сам не особо понимал, что и почему делаю, действуя скорее интуитивно, хотя в этом решении вдруг чувствовал, что всё правильно.
— Я установил официальное отцовство над Егором.
— И конечно же, в обход Нины.
Вот как раз здесь ощущение правильности меня и покидало, но я упрямо кивнул головой, плотно сжав челюсть. О том, во сколько мне обошлось, чтобы вся процедура подтверждения отцовства прошла инкогнито, я тоже предпочёл умолчать.
— Ну и зачем? Какой в этом смысл?! Он же теперь твоим наследником будет, сможет претендовать если не на всё, то на часть определённо. А если у вас с Ниной так и не будет детей, то и вовсе…
Последние слова задели сильно, так, что карандаш, который я крутил в руке на протяжении всего нашего разговора, с хрустом сломался пополам.
— Что-то рано ты меня хоронишь.
Друг закатил глаза, после чего сделал большой глоток виски из стакана.
Мы уже час сидели в моём кабинете и пытались понять, как жить дальше. Я всё больше тонул в своей лжи, его брак тоже обрастал трещинами. Собственно, с этой новости и началось наше изливание душ, в результате которого я рассказал о признании Егора.
— Это ты у нас идеалист. Всё ещё на чудо надеешься.
— Да не надеюсь я ни на что.
— А-а-а-а, — противно протянул он, — именно поэтому ты готовишь плацдарм для новой семьи.
— Что за хрень?! — уже всерьёз рыкнул я. Несчастный карандаш разлетелся уже на четыре части.
— Ну а что ты делаешь? Делаешь всё возможное, чтобы в один прекрасный день Нина получила сюрприз, что у её мужа на стороне имеется целое семейство. Или ты надеешься, что это она не доживёт до момента икс?
Костя ещё не договорил, а я уже подскочил на ноги, с шумом уронив кресло за собой. В один рывок подлетел к Козыреву, схватил того за грудки и замахнулся на лучшего друга, прежде чем понял, что именно этого он и хотел. Моего взрыва.
