Через час пути перед путниками показалось поместье. За высоким, в четыре
сажени, частоколом слышалась брань, крики, в воздухе расплылся кислый запах
щей, помоев и коровьего навоза. Авенир заметил, что от забора к центру тянулись
длинные прямые шесты. Оттуда же поднималась тоненькая струйка дыма.
Волхв постучал. Двинул посильнее. Не дождавшись ответа, стал, что есть
мочи, бить ногой по дощатым вратам. Крики поутихли, раздалась тяжелая поступь.
Зычный голос недовольно гаркнул:
– Какого лешего в такую рань принесло?
Марх крикнул:
– Лешие к такой хибаре и за версту не подойдут, побрезгуют. Разве что
пустынник одичалый решится. Прими гостей, перлый!
– Так вас там целая свара! Старуха, готовь котел, завтракать пора.
Скрипнула щеколда, заскрежетал засов, щелкнул замок. Створки
распахнулись. На путников смотрел здоровяк, в две сажени ростом, да и в плечах
такой же. Красное лицо блестело, по нему текли желтоватые капли, глубоко
посаженные глаза насмешливо смотрели на гостей. Крупный нос испещерен
мелкими черными точками.
От мужика веяло жаром и потом. Волчовка стара, шерсть поистерлась, вся в
прорехах. Руки мощные, слово деревья, но мышц не видно – затекли жиром от
оседлой жизни. В хозяине промелькивала былая мощь славного витязя, что мог
разом вскочить на коня, а по нужде и взвалить того же коня на плечи. Буденгай
отошел, поклонился:
– Здравы будьте. Проходите, извольте кушать.
Мужчины вошли. Муравита волхв держал за узду. Буденгай слегка хлопнул
существо по спине, то прогнулось, чуть не завалившись на бок. Расхохотался:
– Знатный конь. Был у меня такой. Хороша животина, умная. Только хиловата, не чета моим лошадкам.
Двор был пышущим жизнью оазисом среди выжженной турманской пустыни.
Вдоль дорожки, ведущей в дом, колебалась высокая сочная трава. На огороде
разрастались гигантские тыквы, кабачки, картофель, из стайки доносились
хрюкающие и булькающие звуки, блеяние баранов и коз, кудахтание кур. Слева от
дома, в небольшом саду, на деревцах наливались соком здоровенные сливы, яблоки, груши. Волхв рассмотрел сооружение. Увиденные им снаружи шесты от
забора тянулись к центру терема, соединяясь в один хвост на коньке. Между собой
перетянуты широкими прозрачными лентами – то ли шелк, то ли тончайшая сеть.
Солнечные лучи, проходя через этот решетчатый щит, рассеивались и сбавляли
жар.
Уселись за уличный стол. На нем уже стояли пироги с капустой, яблоки, зажаренный барашек, умещались кувшины с квасом и морсом.
Корво охнул. Знал бы, что так будут потчевать, прошел бы мимо скудной
таверны с ее волосатым одноруким поваром.
Все уселись. Как и полагается, хозяин дома устроился во главе. По правую
руку сел Авенир, по левую – Марх. Перед Буденгаем стояла огромная кастрюля, в
ней еще кипела похлебка. От варева шел странный запах. Мужик подмигнул:
– Это Миланья для меня приготовила, потому никому не отдам. А вы
угощайтесь, чем душа возжелает.
Аппетит разрастался. Желудок на радостях запел, раздулся, забыв прошлые
подвиги и отталкивая тавернские харчи вниз, поближе к земле. Гости бросились на
снедь, уминая пироги с бараниной, запивая морсом. На месте съедаемой пищи
возникала новая, щекоча ноздри и дурманя разум.
На удивленные взгляды Буденгай махнул рукой:
– Самобранка. У колдуна одного в кости выиграл. Надоело уже, какое то все
ненастоящее. То ли моя готовит! Вот и сейчас, необычный супчик, с пряностями
вестимо.
Волхв откинулся на спинку стула, развязал пояс.
– Зачем прутки сверху висят? Солнце ведь закрывают.
Хозяин довольно заурчал:
– Это и надо. Зато у меня тут не жарко. И дождь когда идет, распыляется
туманом, дышать легче становится. А всякие хлопья, комья и пепел скатываются за
ограду. Сгребать, конечно, трудно, – зато эти осадки лучше любого навозу.
Авенир удивленно посмотрел на Буденгая:
– Зачем удобрения, если самобранка есть? Поесть-то всегда готово?
Мужик поперхнулся, непонимающе уставился на волхва:
– Ты что? Это первые пару недель вкусно. А потом… Э-э-х. Саморощенное
завсегда лучше колдовского.
Из сеней вышла Миланья, высокая полная женщина. Черные как смоль
волосы, повязаны в узел, глубокие горящие глаза цвета дубовой коры, загорелая
кожа и пухлые поджатые губы. Увидела Буденгая, всплеснула руками:
– Ты что же это наделал, хрыч старый? Ты почто все помои сожрал? Свиней-то
теперь кормить нечем, ленивый обжора!
Миланья, сыпя ругательствами, как бывалый наемник в разгар битвы, исчезла
в стайке. Буденгай нисколько не смутившись, кивнул гостям:
– Пожалуйте в умывальню, мужи. А то прет так, что и у хрюшек хвосты колом
становятся. У меня здесь чистота. Зверушку оставьте в стойле, накормим.
Вошли в терем. Изнутри он казался еще больше. Стены, пол, потолок покрыты
просмоленным красным деревом, возле печи в ониксовой подставке горит лучина.
В помещении пусто – крепенький стол, три табурета, да скамья возле стены.
Справа и слева прилажены двери. Хозяин повел в левую. Та открылась без скрипа, железные петли смазаны жиром до черноты. За дверью оказалась треугольная
темная комнатушка с витой лестницей, ведущей вниз. В каменном подвале жарко, стоят кадки, черпаки, в углу на жаровне краснеют гладкие булыжники. Рядом, в
бочонке с водой отмачивается березовый веник.
Буденгай парил знатно, изо всех сил. Сначала подлил ковша три, из жаровни с
треском повалил пар. Авенир сжал зубы, горячая волна охватила, щипая тело.
Пармен, охнув, лег, прижался к камням на полу – хоть и теплые, но остужают.
Марх улыбался, Корво раскраснелся, как малина в цвету. Пышный хозяин достал с
полки короб, в руке белела горсть грубой соли:
– Ну-ка молодцы! Каждому по горсти и втирайте, только с глазами
осторожней. Соль с Великой Горы, укрепляет дух и наполняет мощью. Да заодно
грязь разъедает.
Волхв не удержался, лизнул ладонь. Во рту защипало, едкие огоньки обожгли
глотку, нос засвербило, прошибло слезы.
«Надо бы с собой прихватить. С ней даже мантикорятина за говядину сойдет».
После соли Буденгай заставил каждого окатиться студеной водой и уложил
всех по лавкам. Вода из подземного источника обожгла, на миг стало легче, но жар
нахлынул снова, и сердце задолбило по-прежнему – громко, часто, гулко. Веник
хлестал гостей без жалости, оставляя на спине, ногах, шее красные полосы. Старая
кожа слезала уродливыми серыми лоскутьями, под нею проглядывала новая –
пышущая огнем, крепкая и толстая. Соль, окатывание и веник сменялись еще пяток
раз, после чего седой хозяин с прытью горного тура погнал путников наверх в
опочивальню. В светлой комнате стояли восемь топчанов – простых широких
скамеек, на каждой из которых накрыт плед и удобная взбитая подушка. Герои, едва успев возлечь, погрузились в крепкий богатырский сон.
Разбудил мужчин аромат яств. Четверка вышла во двор. На столе пыхали
жаром свиные биточки, на овальных тарелках лежала соленая рыба, отварная
картошка, покрытый инеем холодец переливался на утреннем солнце.
– Жалуйте к трапезе, мужи. Продрыхли почти сутки.
Буденгай ждал, пока ложки не начали подниматься медленнее, внимательно
рассматривал мужчин. Когда герои наелись, раздвинул в улыбке маслянистые губы:
– С какого перепою решились идти на проклятого короля?
Марх опустил ложку с похлебкой:
– Чего ты решил, что мы в капище подались?
Мужик хохотнул:
– А что, заблудились? Или на природу вышли свежей золой подышать? –
помолчал, уже серьезно добавил, – Не вы первые. Каждые пятнадцать-тридцать
дней кто-нибудь да проходит. Одних привечаю, других прогоняю. Но пока еще
никто не воротился.
Авенир хмыкнул. Пармен толкнул волхва в бок:
– Ты чего?
– Представил, сколько мальчонка из таверны получает, ежели с каждой
компании по монете. Это же озолотиться можно.
Нир перевел внимание на Буденгая:
– Говоришь, сложим там головы?
Здоровяк отер платком губы, натужно вздохнул:
– Я ничего не рек о смерти. Худая с косой – да разве ее кто-то боиться? Она
лишь поводырь в неземное царство – достойным указывает путь в Пиреи, нечестивцев бросает к Азмодаю на пир. Проклятым стать намного хуже. Жизнь не
заканчивается в положенный срок и душа стенает, не получив должного воздаяния.
Пармен вздрогнул, вспомнив о семье Фемиста. Каждое полнолуние к ним
возвращается плоть, уже сгнившая за долгие годы. А тлеть еще до конца мира!
Марх обгладывал жареного цыпленка – с усилием проглотил большой кусок, ободрав горло, кашлянул:
– До Белого суда, чай, немного осталось. Дотерпим, коли проклятый в рабство
возьмет. Авось, еще и его погоняем. Мы молодые, надобно кровь горячить.
