Авенир пользовался жезлом, аки палицей. Ралисту горел синим, плавя стальную
шкуру, обжигая вражескую плоть. Корво стоял с другой стороны от Марха, раскраснелся, сабельщик чувствовал жар мужичины. Бородач просто махал
секирой, срубая по троих за раз, отпихивая напиравших врагов. Места пораженных
тут же занимали свежие бойцы.
«Вот им и практика», – улыбнулся сабельщик. Жаль, увлекся Буденгай,
маловато живых пропускает. Когда клинок раскаляется добела от вражьих
доспехов, это да, славная битва. Марх охранял новобранцев, больше трех турмов на
одного не пускал, и то заморились. Сам сдерживал пятерых.
Он резал и колол, толкал и пинал. Мышцы ноют от нудной битвы, кожа
исполосована в ленты, руки поднимаются все медленнее, а в сапогах мокро и
скользко.
Плечо обожгло, вражеский дротик пробил насквозь, раздробив кость и порвав
сухожилие. Марх повалился на землю, в глазах потемнело. Буденгай стоял, окруженный турмами, учуял, что произошло, кинулся молотить с утроенной силой.
Обескураженные напором воеводы, турмы отступили на несколько шагов. Корво
смёл еще пятерых, его резко повело в сторону. Ощутил особенную легкость, глянул
на оружие. Топорище разломилось и слетело с древка. Бородач огляделся, узрел
рухнувшего Марха. Не понимая, что делает, подлетел к сабельщику, схватил
ятаган:
– Уводите тарсянина, мы задержим! Живо!
Авенир с Парменом переглянулись, подхватили раненого под руки, потащили
в прорытый Унтц-Гаки туннель. Корво отбивался от врагов, кричал убегавшим:
– Засыпайте вход!
«Не засыпят». Бородач подскочил к жертвеннику, пальцы вонзились в
железные кольца. Что есть силы, швырнул, попал над тоннелем. Потолок дрогнул, обрушился, перед выходом вылезла земляная гора, отрезав Буденгаю и Корво путь
к отступлению. Скрипя зубами, подобрал ятаган, ощутил, как в сердце
просыпается позабытое, заглушенное еще в детстве, сладкое и острое чувство
одержимости, уже теряя контроль, крикнул Буденгаю:
– Дай жару отец! Отомстим за попранную честь!
Глава 33. Офелия
Муравит вминал землю, укреплял проход. Унтц-Гаки, как и все его сородичи
отменно чувствовал землю. Мифриловые подковки прекрасно разбивали
булыжники. Авенир с Парменом волочили тарсянина, спотыкаясь в кромешной
тьме о комья и выемки. Все трое были изранены в бою. На голову, в глаза, на раны
сыпалась земля, куски глины липли к одежде, заставляли удесятерять силы. Ноги и
руки не слушались, пальцы онемели от напряжения. Посох Авенира болтался за
спиной, цеплялся то за пол, то за потолок, несколько раз больно ударил по голове.
Марх стонал, бредя в горячке, лоб покрылся мутными каплями. Воздуха не
хватало, легкие пили ничто. Сабельщик дергался, пытаясь освободиться, но друзья
тащили, орали, били по щекам – лишь бы не умолкал, не терял сознание.
В туннель ворвался холодный кисловато-затхлый воздух. Голова закружилась, сердце забилось чаще. Волхв с цыганом воспрянули, потащили быстрее. Внезано
опора под ногами исчезла. Мир перевернулся, посох вдавился в спину так, что
Авенир взвыл от боли. Дыхание сперло, волхв даже испугался, что умирает. Потом
все же пробилось, легкие с хрипом принялись хватать воздух, из глаз крупными
каплями побежали слезы. Чаровник приподнялся, увидел неподалеку Пармена. Тот
уже вытащил из норы Марха, укладывал, подпихивал куски дерна под голову и
спину, чтобы лежалось удобнее. Цыган обернулся, прошептал:
– Нир, Буденгай с Корво не вернутся. Турмы разрыли проход, уже идут за
нами, чую, как дрожит земля. Унтц-Гаки уводит их в сторону, потом засыплет
туннель и вернется.
Волхв осмотрелся. Они оказались в просторной подземной пещере, на
узенькой полоске суши. За ними отвесная стена переходила в блестящий от влаги
потолок, с которого свисали гигантские каменные сосульки. Перед ними
плескалась мутная вода, от которой исходило мягкое зеленоватое свечение.
Подземное озерце исчезало в плотном тумане. Берег на несколько шагов
погружался в воду, потом поверхность резко чернела – начиналась глубина.
– Что засмотрелись, обалдуи?
– Марх!
Тарсянин пробовал повернуться, но пробитое плечо раздалось дикими
судорогами, сабельщик едва удержался, чтобы не взвыть от боли. Выдавил кривую
улыбку:
– Может, рекрут использует свои фокусы, чтобы спасти жизнь соратнику? А то
воспалится еще.
Авенир, спохватившись, кинулся к Марху. Тронул пояс – в закутье лежали
целебные травы и мази. Всыпал порцию, сабельщик поморщился – уж больно
горькие. Когда смазывал раны, тарсянин костерил всех предков, богов и демонов.
Мазь с шипением впитывалась, шарики пены катались по коже, оставляя липкие
желтые коврики. Спустя час раны покрылись корками. Тарсянин отправил Пармена
за хворостом, сам пошел искать живность, годную для пищи. Авениру наказал
стеречь скарб, дабы не растащили – воры даже в огненном Енноме найдутся.
Вернулся, волоча по песку змею. Удав крупный, тело в коричневатых
волнистых линиях и зеленых пятнах. Другой рукой тащил корягу. На пятаке уже
трещал и дымно смолил костерок, жарились нанизанные на прутья пауки, волхв
выудил уродливую белую рыбину. Цыган присматривал за ужином, или может
обедом – здесь не было ясно, Авенир крутил в руках свиток. Сабельщик молча
кинул полоза Пармену, сел на мокрый песок и безразлично уставился в туманную
даль.
Змея получилась вкусной. Жареное мясо лоснилось от жира, таяло во рту с
легкой горчинкой. Пауков Марх не захотел, мол – ядовиты. Пармен успокаивал, такие крупные жрут яйца и падаль, а ядовитые только мелкие и то – не тронут, если
не тревожить, но сабельщик был непреклонен. Остатки змеи и рыбу аккуратно
собрали, упаковали в котомки.
Пармен с печалью произнес:
– Буденгай и Корво погибли.
Тарсянин кивнул:
– Да, знатная была битва. О них будут слагать песни, матери станут называть
детей их именами, ибо эти герои освободили турмов от проклятия. Нам-то осталась
самая мелочь – укатать Зуритая. Тогда проклятие не вернется.
Авенир задумчиво прорек:
–Нам еще разговорить его предстоит, выведать про Царство. Это потяжелее, чем укатать. Слава Высшему, мы живы и почти целы.
Пламя костра успокаивало, где-то вдалеке капало, после тяжелой битвы и
сытной пищи оставалось делать только одно.
Когда проснулись, от костра осталась лишь зола. Муравит лежал, зарывшись в
песок, вытащив на поверхность лишь голову. Унтц-Гаки смотрел черными
блестящими глазами на исчезавшую в тумане водную гладь, щетинки на морде
подрагивали – то ли от прохлады, то ли от страха. Авенир, поеживаясь, занялся
разведением огня. Выудил из кармана огниво, положил трут, но искры высечь не
удалось. Вздохнув, взял посох, слегка щелкнул пальцами. На хворосте затанцевали
оранжевые, синие, зеленые язычки. Ветки недовольно затрещали, разгоняя
скопившуюся сырость. Волхв достал рыбу, насадил на вертел.
Цыган с сабельщиком, учуяв пусть и болотистый, но все же мясной аромат, открыли глаза. Марх осторожно приподнялся, осмотревшись, встал. Ухомячив свой
кусок рыбины, тарсянин довольно улегся, начал точить кинжал:
– Куда теперь, соратники? Вплавь ринемся, али как?
Волхв запротестовал:
– Марх, тебе оправиться надо после битвы. Плечо пробито, изрезан от пяток до
макушки – куда тебе идти?
Сабельщик огрызнулся:
– Я тебя в мамки не нанимал. Подлечил – спасибо, а вот когда мне отдыхать, сам решу. Главное – не гниют болячки и ладно. Воздух здесь целебный, хоть и
вонючий. Лучше думать давай, как на другую сторону перебраться. Если она здесь
есть.
Воцарилось молчание. Пармен дожевывал рыбу, Марх медленно возил
точилом по кинжалу. Авенир долго сосредоточенно смотрел в воду, потом
задумчиво вздохнул:
– Нужно попасть на дно озера. Там должен быть проход. Где-то в середке.
–Ты серьезно? И как же мы туда доберемся?
– М-м-м… Я могу попробовать создать воздушную защитную сферу, ну, вроде
пузыря. И мы проберемся к проходу.
– А не завязнет?
Цыган смотрел озабоченно, глаза воспалены, капилляры на желтоватых белках
вздулись:
– Я наблюдал ночью… ну, пока вы спали, за… водой. Она какая-то странная.
Бывает, что туман исчезнет и смотришься, как в мутное стекло. Потом все
покрывают трещинки, сколы, из разрезов идет пар, поднимается туман, воды уже
не видно, но она… мокрая.
Пармен замолк, пытаясь понять, что он сказал. Акудник хлопнул себя по
колену:
– Вот почему я костер зажечь не мог! Воздух стал слишком влажный. А когда
мы только сюда вылезли, он был сух, как солома в летнюю жару. И у рыбины
шкура была толстая, пришлось Марховым кинжалом пилить.
Сабельщик зло посмотрел на Авенира:
