вперив в нас немигающие бесцветные и водянистые глаза. Жилистые руки его с массивными и костистыми кулаками болтались по швам.
– А чё, товарищ старший лейтенант, он и впрямь, видать, думает о нас так-то вот, – улыбаясь своей лошадиной челюстью, добродушно изрекает Поповкин.
Солдаты захохотали. Напряженность спала.
Я приказал солдатам подобрать по росту что-либо хорошее из хозяйских носильных вещей и переодеть в них русских «рабов» – мальчика и девушку. Вначале они очень испугались и отказывались надевать на себя хозяйские вещи. Но солдаты убедили их, что они теперь свободны и должны езжать домой – в Россию. В небольшую бричку запрягли спокойного мерина, положили туда вещей и продуктов. И я велел им немедленно покинуть хутор.
– Будет бой, – говорю я, – начинается стрельба. Вас могут убить. Уезжайте немедленно.
Девушка торопилась покинуть фольварк, а мальчонка упорно не желал никуда уходить. Он заявил, что в Санкт-Пёльтене, у другого хозяина, находится в услужении его мать. Их продали с аукциона разным людям, и он не видел с тех пор свою мать. Он не может без нее ехать.
– Твое дело, – сказал я, – но здесь тебе оставаться нельзя. Уходи. Жук! Фермера с семьей запереть в подвале. И чтобы они на КП начальству глаза не мозолили!
Приехавший на ферму подполковник Шаблий поднялся на чердак и сразу же стал изучать раскинувшуюся перед нами панораму Санкт-Пёльтена, водя рогами стереотрубы. Влево от нас, через поле, поблескивали на солнце воды Транзена – реки, пересекавшей город в северном направлении и впадавшей в Дунай. Сохранились ли мосты в самом городе – нам не было известно. Основная часть жилых массивов на западном берегу.
– Самоходные установки и основные силы пехоты форсируют Транзен выше по течению, то есть к югу от города километрах в трех, – говорит Шаблий, продолжая водить рогами стереотрубы.
Примостившись тут же у стола, я готовлю планшет предстоящей боевой операции. Пока он остается чистым и ничего не говорящим.
Лишь во второй половине дня пехота и танки полностью переправились на западный берег и к пяти часам вечера развернулись для атаки.
С нашего наблюдательного пункта все периоды штурма города просматривались хорошо и во всех деталях. Пехота продвигалась быстро под прикрытием самоходных установок. Батареи нашей группы артиллерийского обеспечения вели огонь по непосредственным заявкам командиров штурмовых рот. А сосредоточения огня полком или дивизионом в целом даже и не производилось. Донесений с переднего края не поступало, и я наносил картину боя лишь по личному впечатлению. Изредка на связь выходил генерал Виндушев, а то и полковник Игнатьев, и Шаблий отвечал на их вопросы, ориентируясь прямо по местности. Около шести вечера поступило сообщение, что пехота ворвалась в город. Следовало трогаться и нам.
Шесть часов вечера – всей группой управления двигаемся мы по дороге на север, переходим мост через Транзен и сворачиваем на запад по направлению к центру города. Несмотря на легкую атаку и минимум артиллерийской обработки рубежа обороны противника, воздух насыщен пылью и землей, поднятой разрывами. На лице, на всем теле ощущается налет чего-то микроскопически инородного, раздражающего, от чего хотелось бы как можно скорее освободиться. От жары зудят пропотевшие шея, лицо, руки, грудь. Одолевает навязчивая мысль – поскорее бы умыться.
Вот и улицы этого небольшого и фешенебельного городка. Около одного из домов, на тротуаре, лежит неподвижное тело убитого молодого офицера в черной форме танкиста. Я вижу красивый абрис его умного и интеллигентного лица, его крупный покатый лоб, обрамленный густыми черными волосами.
– Шуркин! – говорю я. – Взгляни-ка, нет ли документов?
Шуркин с готовностью обыскивает труп и подает мне кожаный бумажник. Я обнаруживаю в нем несколько стокроновых купюр, офицерское удостоверение на имя хаупт – мана фон Шмидта и письмо, адресованное фрау Фини фон Шмидт в город Славинск или, как его произносят чехи, Славоницы. Удостоверение личности я отослал в разведотдел бригады, а письмо и одну из купюр «Богемского протектората» положил к себе в планшет. Для чего я это сделал? Я и сам не знаю! Я не стал вскрывать письмо – у меня не было даже такого поползновения. Славоницы отстоят от Санкт-Пёльтена на ПО километров, и у меня не возникала даже мысль о пересылке этого письма адресату. Просто – письмо это спрятал в планшет машинально, словно подчиняясь чьему-то малопонятному приказу.
Заночевали мы у какого-то приветливого и словоохотливого старика, который на приличном русском языке сразу же объявил себя «убежденным антифашистом». Охотно помогал нам умываться, предложил чистое белье и угощал нас «кофэ» – то есть ужасной эрзац-бурдой коричневого цвета, приготовленной из жженых желудей и цикория. Мы сидели за столом, пили этот омерзительный напиток, лениво грызли ржаные галеты и слушали рассказы «старого антифашиста» о том, как он в молодости побывал в плену в России и как «много австрийских парней помогали русским делать революцию».
Мы, в свою очередь, объяснили старику, что после боя нам очень хочется спать, что не нужно «всю ночь варить кофэ», как обещал нам старый антифашист, недовольный тем, что в его Австрии не произошло революции и все оказались предателями.
Старик отвел нас в спальню и разместил по кроватям. Николай Микулин долго ворочался и никак не мог заснуть. Потом сел и стал говорить:
– Интересно, как это он уцелел?! Гестапо, как известно, чистило основательно. Мало кто оставался нетронутым. А этот где был?
– Этот? – переспросил я, засыпая. – Этот, может быть, «завязал», а может быть, обманул сыщиков и эсэсовцев.
– Может быть, – засмеялся Николай, – только пусть мне в душу не лезет. С меня нашего одного Курыленко хватает.
16 апреля. В шесть утра разбудил нас голос Сашки Бублейника, ординарца командира полка:
– Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант, вас до себя товарищ подполковник Шаблий требует.
Микулин, сидя на постели, трясет головой и смотрит на меня, усмехаясь.
– Не выспался я, – говорит он, – от этой проклятой бурды у меня такая революция в животе разыгралась, какой этот австрияк в жизни своей наяву никогда не видел.
– Далась тебе эта «его революция», – говорю я, – собирайся по-быстрому. Шаблий ждать не любит.
Отломив кусок трофейной галеты, я отправился в дом, где расположился командир нашего полка.
– В городе нам делать нечего, – говорит Шаблий, – теперь тут пусть другие работают – комендатура, военная администрация. А наш путь дальше – на запад. Ты готов? Забирай разведчиков, связистов – и в дорогу. Предполагаемый район КП – «кирпичный завод» на подступах к Принценсдорфу.
– Все ясно, товарищ подполковник.
– Тогда давай не задерживайся! Получен приказ Виндушева – закрепиться на этом рубеже. И вот еще что – сообщи солдатам: вчера
