в Москве дан салют в нашу честь. В честь окружения и разгрома немецких войск, оборонявших Вену.
Собрав солдат и сообщив им о салюте в честь взятия Вены, я направился вместе с ними по шоссе на запад. До указанного района «кирпичный завод» семь с небольшим километров. Судя по всему, противник должен занимать оборону по берегу реки Пилах. Это обычный тактический прием, и тут не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, как и каким образом должна складываться «оперативная обстановка».
Мы шли не спеша, прогулочным шагом по обочине венской автострады, обсуждая, по выражению Поповкина, вопросы «международной значимости».
– Эй, молодцы! – услышали мы окрик. – Далеко ли собрались? Тут ненароком и влепить могут.
В полусотне метров от шоссе, под кустами, в балаганчике из плащ-палатки, сидел командир первого батальона Шатров, Герой Советского Союза. Круглая голова его на кряжистом маленьком туловище казалась непропорционально большой. Курчавая, лохматая шевелюра, нос пуговкой и огромный, вечно улыбающийся рот придавали всему его облику нечто несерьезное, невоенное. Во всяком случае, воспринимать его в качестве командира батальона мне лично стоило немалого труда, несмотря на «Золотую Звезду Героя». Авторитет его среди десантников был непререкаем – он умел держать этих заносчивых ребят в кулаке, умел направлять их разнузданную энергию на общеполезное дело, а где нужно и воодушевлять личным примером.
– Ты это что, – обращается ко мне Шатров, расплываясь в улыбке и подмигивая сидевшим рядом офицерам, – може, решил нас опередить?!
– Да кто вас опередит-то, – отвечаю ему в тон, – вы ведь на крылышках летаете. А мы всё по земле ползаем.
Шатрову мой каламбур понравился, и он откровенно захохотал.
– Хватит брехать-то. Знаем мы вас – какие вы бедные!
– Приказ имею, – говорю ему, – НП оборудовать в районе кирпичного завода!
– Эва, – присвиснул Шатров, – его, кирпичный-то, еще взять надобно. Вон оно что. Слушай-ка! Подмогни огоньком!
– За этим, капитан, дело не станет! – говорю я. – Соколов, Семен. Разворачивай рацию и давай связь с полком.
Доложив обстановку командиру полка и получив распоряжение обосноваться поблизости, наблюдая за ходом событий, я распростился с капитаном Шатровым, сообщив ему, что огня он получит столько, сколько ему будет нужно, и что командир приданного ему дивизиона уже получил приказ вступить с ним в боевой контакт.
Весь остаток дня федотовский полк продвигался на запад и к вечеру вышел-таки в район «кирпичного завода».
17 апреля. Активность боевых действий спала. Противные стороны ведут себя тихо: окапываются, углубляют траншеи. Наши батареи пристреливают репера. Среди разбитых каменных домов кирпичного завода возвышается заводская труба, до половины срезанная при бомбежке.
– Ну-ка, – говорю я ребятам, – слазайте кто-нибудь по скобам, посмотрите: можно ли там обосноваться наблюдателю?
Скобы вбиты с тыловой стороны, и противнику их не видно. Ефим Лищенко, не дожидаясь повторного предложения, полез наверх и, по-хозяйски осмотревшись, доложил:
– Порядок, товарищ старший лейтенант. Тильки, ма-будь, трэба шось таки зробить там. Досточку положить али шо другое. Вобзор местности нормален, и фрыциф видать, як вже на ладони.
Под руководством Ефима разведчики занялись оборудованием наблюдательного гнезда на трубе. Связисты потянули туда нитку телефонного кабеля. Однако стоило лишь одному из солдат высунуться из-за каменных развалин и обнаружить себя, как по нему тотчас влепили пулеметной очередью. Судьба, правда, уберегла от вражеской пули накануне конца войны. К вечеру солдаты закончили оборудование наблюдательного гнезда на кирпичной трубе и начали рыть блиндаж для командного пункта.
Каков был перед нами противник? Ответить пока еще было трудно. Возможно, это были остатки разбитых частей 6-й армии СС.
18 апреля. Ночью стало известно о появлении на нашем участке свежих подразделений СС, переброшенных сюда из тыла.
На рассвете, рота до семидесяти человек предприняла попытку разведки боем. Но эсэсовцы оказались уже не те, что были прежде. Даже по сравнению с частями, дравшимися под Балатоном, месяц назад. Атака их производила впечатление судорожной, нервозной. Казалось, что сами они не верят в благополучный ее исход. Было видно, как они любыми средствами старались увильнуть, куда-то залечь, притаиться, спасти свою шкуру. Встреченные активным пулеметным огнем наших десантников, атакующие залегли. Их стали накрывать минометным огнем наших батарей. И никакие окрики и угрозы офицеров не в состоянии были заставить солдат двигаться дальше. Постепенно наступающие стали отползать к своим траншеям, оставляя убитых и не обращая внимания на призывы и стоны раненых. Такое мне пришлось наблюдать у немцев впервые. Кончилось, исчезло, как дым, хваленое немецкое «камерад-шафт» и «ваффенбрюдершафт», обязывавшее помогать раненым товарищам и не оставлять «собрата по оружию» в беде на поле брани. Пространство между нашими и немецкими траншеями было буквально завалено неподвижными телами и корчившимися в предсмертной агонии фигурами в темно-зеленых мундирах с черными эсэсовскими воротниками.
Свой командно-наблюдательный пункт подполковник Шаблий приказал оборудовать на самом краю глиняного карьера, среди отвалов и нагромождений почвы с восточной стороны.
– Поразить нас в таких окопах противнику будет трудно – всякий перелет снаряда окажется внизу, в котловане, в безопасной для нас зоне.
С этого наблюдательного пункта хорошо просматривался противник справа – его окопы видны были нам как бы сбоку или в профиль. И фланговый огонь из этих траншей активно мешал действиям нашей пехоты.
Шаблий буквально влип в окуляры стереотрубы – что он там обнаружил? Наконец он оторвался и, обращаясь ко мне, сказал:
– Вон, взгляни. Видишь того мордастого эсэсовца?! Он не в полевой форме.
В это время по дну глиняного карьера перемещалась рота 82-миллиметровых минометов федотовского полка.
– Павел Николаевич, – кричит Шаблий, обращаясь к Федотову в соседнем окопе, – прикажи оставить нам одно орудие и сотню мин!
Подполковник Федотов выполнил просьбу Шаблия, и тот быстро договорился с командиром орудия о том, что нужно делать. После пристрелки перешли на поражение и проутюжили эту траншею продольным огнем!
Противник ответил лавиной пулеметного огня, а затем и артиллерией. Но! Позиция одинокого миномета в глиняном карьере была неуязвимой, и он продолжал утюжить правофланговую продольную линию окопа по всей его длине. Корректируя огонь по дальности, Шаблий сам регулировал его режим – то он проходил одиночными выстрелами по всему пространству, а то задерживался серией беглого огня. Расчет работал безукоризненно.
И Шаблий сказал Федотову, что он просит его о представлении командира орудия к ордену Славы, а рядовых расчета, соответственно, к медалям.
Через час штурмовые роты федотовского полка уже сосредоточились на рубеже атаки и после мощного минометно-артиллерийского налета ворвались в окопы противника, ликвидируя остатки и расчищая подступы к населенному пункту Принценсдорф.
Подполковника Шаблия интересовала та, продольная траншея, по которой он сам лично вел огонь из одинокого батальонного
