и не должна. Мы оба понимаем, что этот брак задуман не для нашего счастья, а для благополучия наших домов. Если ты любишь другого, я не расторгну помолвку. Но и ты должна понимать, что тебе нужен человек, равный тебе по статусу.
– Позволь мне решать самой.
– С тобой иначе никак, – улыбнулся он. – Свадьба состоится в любом случае. Как мы будем жить после – зависит от нас. И я хочу, чтобы ты знала, что я буду бороться за твою любовь.
– Хант, я не уверена, что…
Их шепот стал настолько тихим, что я невольно пододвинулся ближе к щели и… задел дверь. Скрип заржавевших петель тут же привлек внимание принца, и он мгновенно вытащил кинжал из ножен. Мне даже померещилось, будто он сумел поймать мой взгляд.
– Хант!
Принц повернулся к Ариадне. Та, стараясь как можно скорее отвлечь жениха от очередной глупой выходки с моей стороны, обеими руками схватила его лицо и, на секунду замерев в пути, припала к его губам. Хант мгновенно обмяк. Кинжал под собственной тяжестью спустился обратно в ножны, а руки принца оказались на спине невесты, крепко прижимая ее к груди. Подобно клинку, мое сердце потяжелело и потянуло меня к земле.
Их поцелуй длился вечность; неважно, секунду или минуту, – в любом случае слишком долго. Настолько, что в моем теле похолодела и покрылась коркой льда, казалось, каждая клеточка, еще недавно горевшая от прикосновений принцессы. Я не мог смотреть, но и не мог оторвать взгляда, потому что неизвестность происходящего еще ожесточеннее мучила бы воображение. Когда поцелуй, наконец, закончился, нежность в глазах Ханта была такой настоящей, что я едва поборол желание выскочить и, подобно дикому зверю, вонзить когти в его шею.
– Тебе пора идти, – напомнила Ариадна.
Хант молча повиновался, ошарашенный внезапной благосклонностью невесты. Слегка поклонившись, он улыбнулся и покинул покои. Ариадна же не спешила сдвигаться с места: она застыла, вероятно, обдумывая свой поступок. Медленно подняв руку, она дотронулась до своих губ и слегка погладила оставленный мной шрам.
Я выбрался через окно.
Оно выходило на слабо охраняемую башню Восхода и примыкающую к ней стену; исполнив пару несложных трюков, я спустился на каменную дорожку, предназначенную для наблюдения за городом с высоты, и бесцельно побрел вдоль, изображая задумчивого гостя короны, полюбившего ночные прогулки. А за закрытыми дверьми спальни, несмотря на успокоительный свежий воздух, оказался сражен всепоглощающим приступом паники: грудь сдавило, сердце застучало в ушах, пальцы рук похолодели. Я прислонился к стене, найдя в ней опору, но тело сотрясало такой дрожью, что затылок вскоре заболел от ударов о камень.
Тогда я пообещал себе больше не подвергать нас с лисицей такой опасности, хоть и не знал, сумею ли это обещание сдержать.
Глава 17
Ночью меня терзали беспокойные сны. В некоторых из них я был дома, кружил сестер на руках – о, Богиня, как я по ним скучал – и будто бы никогда не встречал королевской семьи. Не встречал, но жил с чувством, что в моей душе зияет дыра, поглощающая всю радость, что мне доводилось испытывать в жизни. Я улыбался, смеялся, но в груди на месте сердца сверкала льдина. Я был живущим существом, но не чувствовал ничего, кроме боли и пустоты; живущим, но не живым.
Однако в одном из снов я все же точно знал, чего мне не хватает. В нем не было Минервы, но я мечтал о ней так сильно, что не видел иного выхода, кроме как создать ее копию. Подле меня по счастливой случайности оказались каменная глыба и необходимые инструменты, и я незамедлительно приступил к работе долотом и молотком. Работал днями и ночами, неделями, может, месяцами, пока камень не стал идеально повторять черты ее лица и тела. Я не ел и не пил; лишь смотрел на любимый лик. Смотрел так долго, что стало казаться, будто безжизненные глаза смотрят на меня в ответ. Каменная кожа Минервы постепенно светлела и покрывалась румянцем, глаза набирали цвет, а прежде неподвижные волосы едва развевались на ветру. Испытываемое мною чувство счастья было неописуемо, и я обнимал статую, передавая ей всю свою любовь. Обнимал до тех пор, пока она не обняла меня в ответ. Окрыленный, я поднял ее и закружил, однако статуя тут же вновь обернулась камнем и намертво придавила меня к земле.
Проснулся я с мерзким привкусом разочарования во рту. Создавалось впечатление, что старшая принцесса проникала в мою голову, не прилагая для этого никаких усилий, и развлекалась, оставляя на задворках сознания свои проклятые записки, позже воплощающиеся во снах. Я был счастлив, что ее воздействие ограничивалось лишь безобидными видениями, но раз они удавались ей так легко, возможно, скоро она сможет управлять мною и наяву – оставила на десерт, желая в полной мере распробовать мое унижение.
За окном едва рассвело. Солнце лениво поднималось из-за горизонта, будто потягиваясь и даже не пытаясь растолкать плотно висящие на его пути облака. Вынырнув из-под одеяла, я тут же схватил вещи, заботливо подготовленные прислугой с вечера. Лэсси вновь будет ругаться, ранним утром не застав меня в покоях, но мы как-нибудь это уладим.
Мне необходимо было увидеть дом.
Сначала пришлось наведаться к Киану и посоветоваться, не будет ли мой выезд причиной для подозрений и какое оправдание помогло бы скрыть мои истинные мотивы. Подмастерье кузнеца работает с рассвета, еще до того, как сам кузнец соизволит открыть глаза после вечерних увеселений, потому у нас была возможность поговорить без лишних ушей и глаз.
В отсутствие зрителей Киану не было нужды притворяться, и он стоял прямо, идеальной осанкой превращая свой рост и широкие плечи в образ существа из ночных кошмаров о великанах. Уверен, Киан знал, что шаги за дверьми кузни принадлежат именно мне, – он абсолютно не удивился моему появлению.
– Вы по поводу оружия, господин?
Я тихо хмыкнул и закрыл за собой дверь. Киан не отрывался от работы, увлеченно натачивая чей-то простенький кинжал.
– Могу я как-то попасть в Аррум?
– В этом есть необходимость?
– Да, – просто ответил я.
Посчитав мою краткость и категоричность достаточным основанием, Киан молча кивнул. Закончив с оружием, он аккуратно, почти с любовью засунул его в ножны и отправил на полку, где тому предстояло дожидаться своего хозяина. Обтерев руки лежащей на столе влажной тряпкой, он наконец обратил ко мне лицо. Оно стало темнее, будто пламя, в котором закаляется сталь, многократно опаляло и его; брови истончились, став практически незаметными.
