консультативные пункты. Международная сионистская женская организация ВИЦО[202] учредила в Тель-Авиве три центра охраны младенчества. Благодаря расширению системы здравоохранения, постепенному осушению болот, улучшению питания и общему повышению уровня жизни в ишуве заметно снизилась заболеваемость туберкулезом, малярией, трахомой и дизентерией. Эти недуги испокон века были бичом Палестины. Коэффициент смертности среди еврейского населения снизился с 12,6 на одну тысячу человек в 1924 г. до 9,6 в 1934 г., коэффициент детской смертности сократился вдвое. Не менее значительным был прогресс в сфере образования. В первые годы мандата Ваад Леуми ввел обязательное обучение в начальной школе. В 1930 г. еврейские школы посещало 28 тыс. детей.
Так, в общих чертах, выглядело развитие ишува. Теперь он имел собственные органы власти, обладающие большой самостоятельностью, промышленность и сельское хозяйство, систему социального обеспечения и общественные учреждения. В школах ишува еврейские дети проникались духом национальной гордости, не знавшим себе равных ни в Западной Европе, ни в восточноевропейских общинах. Эти особенности — самообеспечение и национальное самосознание — в итоге оказались решающими и даже более важными, чем приобретение новых земель, расширение финансовой базы и усиление поддержки мирового еврейства. Это стало очевидным, когда пришлось встать на защиту национального очага от возраставшей угрозы со стороны арабов и ухищрений британской дипломатии.
Глава VIII.
Истоки арабско-еврейской конфронтации
Арабы и евреи в домандатный период
В 1907 г. д-р Ицхак Эпштейн[203], известный сионист и просветитель, опубликовал в ивритском журнале Га-Шилоах статью, в которой писал: “Среди серьезных вопросов, связанных с идеей возрождения нашего народа на своей земле, есть один более существенный, чем все остальные, вместе взятые. Это вопрос наших отношений с арабами. Наши национальные чаяния зависят от его верного решения… [Однако] сионисты о нем просто забыли, и он практически не затрагивается в сионистской литературе”. Эпштейн не преувеличивал. Арабы, конечно, упоминались в работах Калишера, Лилиенблюма, Леванды, но о них говорилось всегда мимоходом, словно наличие арабского населения не имеет никакого политического значения. “За пределами Палестины, — отмечал Ахад га-Ам в 1891 г., — мы свыклись с мыслью, что все арабы — дикие звери из пустыни, стадо ослов, не понимающих, что творится вокруг них”.
Так или иначе, представители раннего политического сионизма не сомневались, что еврейское предпринимательство и капиталы вызовут у арабов Палестины энтузиазм. Напомним, что этот оптимизм полностью разделял Герцль в своем романе “Альтнойланд”. В других сочинениях и даже в подробных дневниковых записях Герцль ни разу не упоминает арабов. Однажды, судя по всему, об этом задумался Нордау. “Но ведь в Палестине есть арабы! — в изумлении сказал он Герцлю. — Я этого не знал! Мы творим несправедливость!” Однако мимолетные сомнения быстро исчезли; они не вернулись и после начала активной деятельности в самой Палестине. До начала века конфликты между арабами и евреями случались редко. Хотя сионистским колониям постоянно угрожали набеги соседей, в этом не было элемента какой-то особой национальной вражды. Еврейский национальный фонд, приобретая у арабов землю, иногда лишал феллахов[204] их традиционных мест проживания, но эти нечастые случаи несправедливости компенсировались той выгодой, которую извлекали из еврейской иммиграции многие арабы. Примечательно, что на всем Ближнем Востоке только в Палестине арабская иммиграция превышала эмиграцию: благодаря евреям образовался новый рынок сбыта сельскохозяйственных продуктов, требовались рабочие руки. Евреи и арабы нередко по-соседски помогали друг другу, захаживали друг к другу в гости. Евреи охотно перенимали традиции арабской национальной кухни и одежды, осваивали язык своих “исламских кузенов” и не подозревали о грядущих конфликтах в отношениях между двумя народами.
Но, вообще говоря, сионисты не пытались всерьез вникнуть в систему арабских обычаев во всей их сложности. Первые кибуцы, с их радикальными социально-политическими установками рабочего сионизма, предоставлением рабочих мест только евреям, подчеркнутым равноправием полов в среде иммигрантов-пионеров, оскорбляли арабов в гораздо большей степени, чем можно было себе представить. Эпштейн в своей статье 1907 г. имел в виду именно это отсутствие такта, когда призывал евреев “избегать узкого, ограниченного национализма, который ничего, кроме себя, не замечает”. Взамен он предлагал “союз с арабами и договор с ними, от которого выиграют обе стороны и все человечество”. Однако его слова не были услышаны. Зеэв Смилянский, один из лидеров второй алии, выразил принятое сионистами мнение, когда обвинил Эпштейна в том, что тот пал “жертвой собственных фантазий”. Смилянский писал об Эпштейне: “Его привлекают несчастные арабы… Эпштейн говорит нам, что мы не сможем возродить землю наших праотцев с помощью денег, даже если это будет делаться честно и мирно… Неужели у нас нет других забот, кроме судьбы палестинских арабов?” По мнению Смилянского, Эпштейн не смог избавиться от “галутного мышления” и проявлял характерную робость перед тем, “что скажут неевреи”.
Возможно, сионисты и не были особенно виноваты в том, что без должной серьезности относились к арабскому национализму. В то время его практически не существовало. Арабский национализм сформировался позднее, чем национальные движения других народов Оттоманской империи, за исключением албанцев. Антитурецкие выпады аль-Афгани, Мухаммеда Абду[205], Рашида Риды и других мусульманских идеологов были вызваны не столько протестом против угнетения, сколько возмущением тем фактом, что султан не способен защитить империю от воздействия христианского Запада. Именно эта беспомощность Турции была первым фактором, спровоцировавшим враждебность к Константинополю со стороны небольшой, но сплоченной группы арабских писателей, ученых, офицеров, деловых людей. После революции младотурок 1908 г. партии Аль-Фатат и Аль-Ахд[206] пытались выразить требования нарождавшейся арабской буржуазии, нуждавшейся в культурно-политической автономии. Этот призыв подхватили египетские и сирийские журналисты в Каире, большинство которых принадлежало к распавшейся к этому времени “партии децентрализации”. Были и другие небольшие оппозиционные группы, но до революции 1908 г. они не слишком интересовали турок и Запад, а евреев — тем более. Неудивительно, что в этих условиях сионисты полагали, что арабский антисионизм ограничивается сопротивлением христиан[207], один из которых, Нагиб Азури, бывший оттоманский чиновник, основал в Париже общество под названием “Союз арабской родины”. В своей книге “Пробуждение арабской нации” он предупреждал, что “евреи стремятся восстановить “древнее царство Израиля””, и утверждал, что арабский и еврейский национализм “несовместимы”. То обстоятельство, что с сочинениями Азури были знакомы лишь немногие мусульмане, убедило евреев в том, что его неприязнь — всего лишь разновидность христианского антисемитизма, который отравлял им жизнь в диаспоре.
С другой стороны, революция младотурок придала новый смысл проблеме еврейско-арабских отношений. Озабоченные перспективами самоуправления, арабско-мусульманские члены турецкого парламента впервые начали антисионистскую кампанию. В ходе парламентских дебатов, а также в турецкой прессе Константинополя они указывали, что евреи в Палестине стремятся к автономии —
