в конце концов могут стать хозяевами в Палестине.
Первые попытки арабского исполнительного комитета получить поддержку в Лондоне и в Лиге Наций получили отпор. Несмотря на это, Палестинский арабский конгресс сумел утвердить свое влияние в арабской общине. Его представители избирались мусульманско-христианской ассоциацией, которая руководила местными организациями националистического толка в городах. В какой-то момент казалось, что этот процесс ведет к выбо-рам представительного органа, наподобие возникавшего в это время еврейского руководства ишува. Этого не случилось главным образом потому, что лидерство в националистическом движении целиком находилось под контролем одного семейного клана Хусейни[214]. Хусейни — семья богатых землевладельцев с юга Палестины — в промежутке между 1864 и 1920 гг. дала 13 мэров Иерусалима. Один из них, Муса Казим аль-Хусейни, смещенный со своего поста англичанами за участие в беспорядках 1920 г., председательствовал в арабском исполнительном комитете и на нескольких Палестинских арабских конгрессах, а также возглавлял арабские делегации в Англии. Влияние клана подкреплялось и его контролем над религиозной жизнью мусульманской общины. Еще до войны центральной фигурой у палестинских мусульман был муфтий[215] Иерусалима, в юридические полномочия которого входило издание указов по исламскому праву. Сложилось так, что вскоре после приезда Сэмюэла в Палестину умер Камал аль-Хусейни и место муфтия оказалось вакантным. Утверждение кандидатуры на этот пост было прерогативой верховного комиссара. В апреле 1921 г., стремясь сохранить шаткое равновесие между семьями Хусейни и Нашашиби — традиционными соперниками в борьбе за все официальные должности в Палестине, Сэмюэл утвердил результаты сомнительных выборов, в результате которых муфтием стал Хадж Мухаммад Амин аль-Хусейни (на самом деле он получил голосов меньше, чем три других кандидата).
Хадж Амин аль-Хусейни родился в 1893 г., учился в государственной школе в Иерусалиме, затем в университете в Каире. Во время войны он слу-жил офицером в турецкой армии, но сразу после начала британской оккупации вернулся в Иерусалим и включился в политическую жизнь арабской общины. В то время учитель иерусалимской школы “Рашидия”, он призывал к погрому толпу во время апрельских событий 1920 г., бежал в Трансиорданию и был заочно приговорен к десяти годам тюрьмы. После объявленной амнистии аль-Хусейни в 1921 г. вернулся в Иерусалим, где вскоре стал муфтием. Выбор этот нельзя назвать удачным. Несмотря на внушающую доверие и располагающую внешность — добродушные голубые глаза, аккуратную бородку, мягкость в обращении, Хадж Амин в самом скором времени показал себя фанатичным ксенофобом, проповедником ненависти, призывавшим к уничтожению врагов.
Опасность, которую Хадж Амин представлял для мандатных властей, была связана не только с его должностью муфтия, но также с тем, что он пользовался еще и огромным влиянием как председатель Верховного мусульманского совета. Этот орган был создан с согласия англичан в декабре 1921 г. для руководства религиозными делами мусульманской общины в Палестине — как аналог Верховного раввината[216] у евреев. Мусульманский совет пользовался практически неограниченными правами в том, что касалось надзора и контроля над исламской религиозной иерархией в Палестине, мусульманскими школами, религиозными судами и фондами вакфа[217]. В 1922 г. Хадж Амин был избран председателем этого совета теми немногими мусульманами, которые, согласно имущественному цензу, имели право голосовать на выборах еще в оттоманский парламент. После этого, пользуясь тройными полномочиями главы религиозной общины, национального лидера и высокопоставленного правительственного чиновника (фактически муфтии находились на государственной службе), Хадж Амин начал завоевывать сторонников для достижения своих личных и националистических целей.
На первых порах, в 1920-х гг., борьба муфтия против мандата и сионистов не приносила особого успеха. Недовольные и раздраженные властью Хусейни, многочисленные арабские мэры, торговцы и знать объединились вокруг Рахиб-бея аль-Нашашиби, создав Национальную партию в противовес мусульманско-христианской ассоциации. Около пяти лет это соперничество позволяло сдерживать националистическое движение. Сыграла свою роль и твердость характера, проявленная лордом Плумером[218], преемником Сэмюэла на посту верховного комиссара. Пользовавшийся авторитетом, волевой генерал Плумер ясно дал понять, что не потерпит беспорядков. Кроме того, в результате экономического спада еврейская иммиграция в Палестину в 1925–1927 гг. частично уменьшилась, что несколько успокоило арабов. Благодаря мирной обстановке Плумер почувствовал себя настолько уверенно, что распустил палестинскую и английскую жандармерию и несколько сократил численность военного гарнизона. В 1928 г. Седьмой Палестинский арабский конгресс проявил необычайную сдержанность: вместо того, чтобы, как обычно, требовать полного отказа от идеи еврейского национального очага, делегаты высказались за создание парламентских учреждений на основе демократического большинства. Эта кажущаяся перемена произвела впечатление на нового верховного комиссара сэра Джона Ченслера. Уезжая на отдых в июне 1929 г., он пообещал проконсультироваться в Лондоне относительно создания “более приемлемых” (для арабов) законодательных органов.
Отсутствие дальновидности. Новые проявления насилия
Не только верховный комиссар проявил недальновидность и не заметил, как разгорается пламя арабской ненависти, — евреи тоже не понимали этого. После окончания войны они по-прежнему не обращали внимания на палестинских арабов, как повелось со времени начального этапа сионистского движения. Вейцман придавал значение переговорам с Фейсалом, с лидерами Сирии и Египта, но не с арабами Палестины. Добиться понимания сирийцев и египтян казалось ему главной задачей. Характерно, что и Усышкин отмахивался от отношений с палестинскими арабами как от “незначительной величины”. Эта иллюзия не была преодолена даже после апрельских волнений 1920 г. — кровопролитие было воспринято как случайная вспышка, вызванная английским коварством. Наконец, события 1921 г. застали сионистов врасплох и ясно показали, какие серьезные опасности подстерегают их впереди. Георг Ландауэр, лидер немецких сионистов, призвал в том же году Двенадцатый Сионистский конгресс возобновить усилия по урегулированию отношений между арабами и евреями. В мае 1921 г. Хаим Арлозоров писал из Яфо о том, что к этой проблеме следует отнестись со всей серьезностью, и единственным решением ее может быть программа взаимного примирения. Но после того как в середине 1920-х гг. в Палестине наступило спокойствие, сионистская политика по отношению к арабам осталась прежней — пассивной и недальновидной. Предполагалось, что, когда еврейская иммиграция наберет полную силу, отсталое местное население смирится с еврейским национальным очагом как со свершившимся фактом.
С точки зрения сионистов-социалистов, экономические преимущества еврейской колонизации должны были развеять остатки арабского национализма. Например, Берл Кацнельсон, вообще-то отличавшийся проницательностью и здравым смыслом, был убежден, что феллахи, эксплуатируемые феодалами, быстро оценят важность экономического сотрудничества с евреями. По мнению Бен-Гуриона, “только у узких кругов правящей арабской верхушки есть эгоистические причины для того, чтобы бояться еврейской иммиграции и вызванных ею социально-экономических изменений”. А трудовые массы должны понять, что еврейская иммиграция и колонизация несут с собой процветание. Лидеры социалистов были уверены, что готовят еврейских трудящихся к созданию союза с их арабскими братьями. “Могут ли быть сомнения, — вопрошал Яаков Хазан[219], один из самых
