С чего же начать?
Наверное, с того, что сказала лэри, прежде чем разрешила говорить Каннату.
— Видишь ли, Медуница, можно так тебя называть?
Я кивнула.
— Ну, и отлично, а я — Ника. Сейчас тебе пока тяжело меня так называть, но когда сможешь, я буду рада. Как ты знаешь, с ведьмами в нашем родном мире сейчас беда, а ведьмы нужны, я тебе попозже расскажу, что делают ведьмы, зачем они важны… Не хочу тебя пугать, но сказать это я тебе должна. Расскажу только в том случае, если все получится и мне будет кому это всё вообще рассказывать.
Я снова смогла только кивнуть. Понимающая улыбка лэри Вероники была очень говорящей. Интересно, она тоже однажды вот так попала?
— Продолжаю, — заговорила тем временем она, — ведьмой можно родиться, а можно ею стать. Для того, чтобы ей стать, надо всего ничего — умереть, причём правильно.
Под ложечкой засосало.
Вероника взгляд не отвела, смотрела прямо и серьёзно:
— Я тоже уже однажды умерла, так что в этом нет ничего окончательного. Несколько меняет приоритеты, но это ты уже потом сама для себя прояснишь. Продолжаю. В тот момент, когда мир решает, что вот эта девушка ему подходит, он ставит свою метку, видимую любому магу, который смотрит. Метка это содержит по сути одно-единственное слово или образ. Неприкасаемое. Не трогать. Руки прочь. Трактуй — как пожелаешь, суть от этого не изменится. Тот, на кого мир поставил эту метку, должен быть защищен. Всегда. Все, кто вокруг такого человека — должны поистине бросить свои дела и присматривать за безопасностью возможной ведьмы.
Скепсис из меня всё же вылез, я хотела что-то сказать и вдруг осеклась. Мир ставит метку? Если вспомнить все те странности, которые не объяснялись моей магией… вроде тех же волков… Если только допустить, только! То получается, что я… такая возможная ведьма?
— Так вот, — продолжила тем временем лэри Вероника, — с точки зрения мира, на текущий момент, нет большего вреда, который делает маг, если он видит метку, знает о угрозе, которая нависла над возможной ведьмой, и не делает ничего, чтобы эту угрозу снизить или вообще устранить.
— Я такая возможная ведьма? — прямо спросила я.
Лэри кивнула:
— Не совсем в таких частностях. Не просто «возможная», а «потенциальная», это было хорошо видно и заметно нам, когда мы просматривали… прошлое, назовём это так. К сожалению, нас слишком мало, мы не можем уследить за всеми… Но это наша печаль, пока не бери в голову. Важный момент, запомни это. Ведьма — неприкосновенна. Без желания ведьмы, никто не имеет права назвать её своей, включать её в свои планы или использовать. Спасибо исключениям Бралева, никто не имеет права выплачивать жизнью ведьмы долг жизни. Более того, тот, кто посмеет попробовать это сделать, будет наказан. Чаще всего, безумием.
Стало немного понятнее. Бросив вопросительный взгляд на князя Канната, сидящего в стороне в уютном кресле с чашкой чая, я перевела вопросительный взгляд на лэри Веронику.
— Зачем он здесь?
— Он первый, кого тебе предстоит судить.
— Судить?!
— Да. Но вначале ты должна выслушать его историю.
Нервно сглотнув, я кивнула:
— Что я должна делать?
— Ничего. Просто слушать, — лэри Вероника села рядом со мной на кровать с балдахином, на которой я проснулась, затем аккуратно взяла мою ладонь.
И я услышала.
Услышала… голос души.
«Холодно.
Я слышу голос, который заставляет меня что-то делать. Я что-то делаю. Двигаюсь. Выполняю движение, но мне холодно.
Этот холод коварный, каждый раз он исчезает, когда кто-то оказывается рядом, и тут же возвращается терзать меня с новой силой, стоит этому кому-то уйти. Я не знаю, кто это. Голос меняется, то он мужской, то женский. Он живой. Я знаю, я понимаю эту разницу, но я не хочу снова быть живым.
Я был живым? … Да. Память возвращается медленно, неохотно, только в те моменты, когда я вижу абрис девичьей фигуры с длинными медовыми косами. Тогда что-то жалобно ёкает, кажется, это моя душа. Она у меня ещё есть?
Да. Я осознаю это. Но снова всё тонет во вспышке холода.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я не сплю. Я не просыпаюсь.
Я мёртв.
Я знаю. Но меня это не пугает.
Холод снова накатывает. Снова окутывает. Мне холодно…
Вокруг эльфы, орки, люди — никто не затрагивает ничто во мне. Я — ничто. Смешной каламбур, который я оценил бы, когда был жив, но я не жив.
И только запах её духов и её шампуня для волос пробуждает меня от этого холода. Смешная малышка. Чудесная малышка.
Я.
Её.
Хочу.
Она.
Должна.
Быть.
Моей.
Эта простая мысль бьётся во мне, раскатывается барабанным боем, звучит в ушах одновременно с током уже несуществующей крови. Но уже поздно.
Я опоздал.
Опоздал. И навредил. Я страшно ей навредил. И теперь мне больно именно при мысли о том, что я у неё отобрал то, чего отбирать не планировал.
Ведьмочка. Я не знал, что она — ведьмочка, я просто её хотел.
Всё началось очень давно. Всё началось тогда, когда я взглянул на своего младшего брата и увидел в его глазах алые прожилки. Мне было девять. Ему шесть. Шесть лет — то самое время, когда в нашем роду у ребёнка может проснуться магия крови. Цикл Бралева.
Мне было всего девять лет, когда я увидел у своего младшего брата эти прожилки. До этого родители всё ждали, когда же, ну, когда же, наконец, эти прожилки появятся у меня. Но они появились у него.
Родители не оценили. Родители возненавидели меня. Я был старшим ребёнком, но я не был любимым ребёнком. Ритани — то, Ритани — сё. Я мог бы сказать, что я возненавидел своего младшего брата. Но я его любил.
И принёс себя в жертву. Я взял на себя магию крови, а вместе с этим взял на себя право и правило быть палачом для брата. Я должен был быть с ним рядом. Всегда. И никого кроме.
Мы клялись, что не предадим друг друга, что будем вместе. Что мы — братья.
Но он отдалялся, он пытался вырваться из клетки, в которой вместо него сидел я. И даже не знал об этом. Он позволил себе забыть.
А потом он меня предал. Первый раз, но не последний…
Эту девчушку звали Раяра. Ничего особенного, если честно. Она мне даже не особо нравилась, она понравилась ему. И я решил, хорошо, раз он так хочет, раз он хочет её — то пусть получит. Я готовил свадьбу, их свадьбу.
Мы клялись, что каждый раз, он будет вначале спрашивать меня, думать о том, а поступил бы я так, как обо мне говорят.
Но вместо того, чтобы хотя бы просто взглянуть на приглашения, которые открыто лежали на моём столе, он помог сбежать. Своей невесте, без пары дней — жене.
Я смеялся. Я смеялся до икоты и кровавых слёз.
Кажется, тогда у меня впервые случился срыв. Я задумался, зачем я сижу в клетке, если я мог бы просто быть её сторожем?
Но я любил брата. Я просто его любил.
И тогда я решил, пусть. Я переживу это, я смогу справиться с этим. Позабочусь о том, чтобы у него не было друзей.
Но…
Он сбежал сам.
И тогда я наказал его. Я помог ему с его планом, нашёл идеального двойника и познакомил его с братом. Естественно, я знал, что всё это время рядом со мной двойник. Смешно. Я ПЛАТИЛ этому двойнику за его работу. А Ритани был во дворце Ниларской империи. Рядом с той, кого так и не разлюбил.
И это было его величайшее наказание, потому что двойник избрал роль человека, согласно моему приказу.
В высокомерии своего снобства Раяра никогда не снизошла бы до человека, а потому брат был рядом со своей возлюбленной, но даже не мог на неё открыто смотреть.
Разве не чудесно?
Я читал донесения и смеялся.
Я знал, чем накажу их обоих. Я получу драконов в качестве приданого малышки…
А потом мне прислали её портрет, и я вдруг понял, что я — тоже живой. Что я — умею чувствовать. Что несмотря на то, что я Кровавый князь, пугало и страшила, я могу любить. И не только брата.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я влюбился, влюбился в первый раз, отчаянно, безрассудно. А потом полюбил.
Я заплатил, а потом продолжал платить, чтобы окружить её всем, что только можно. Друзей купить нельзя, но охрана, волшебные звери, книги, куклы, сладости — я бы дал ей всё. Но всё, что я мог — это отправить к ней мастера, который научил её иллюзиям, чтобы она могла познать глоток свободы.
