жизнь-с… – всхлипнул Митенька, – семьи вашей усердный слуга-с… Не за страх, а за совесть-с… Подозрительность ваша меня уязвляет в самое сердце-с… Не заслужил-с…
Подхныкивая и подскуливая, он тем не менее маленькими шажками просачивался вдоль стены, выжидая момент для рывка.
– А что там, в этих бумагах, я знать не знаю-с, ведать не ведаю-с…
– Врёшь! – Я с досадой подумал, что повторяюсь. Митенька выглядел в этой сцене разнообразнее, изворотливее, а мои реплики были как брёвна. – Отдай сейчас же!
Я протянул руку, и Митенька, будто и у него, как у горничной, за многие годы выработался рефлекс послушания, ткнулся было навстречу – и тут же отпрыгнул назад: в детстве это называлось «играть в собачку».
– В эти ужасные дни-с… Не стоит вам беспокоить себя заботами-с… Отложите-с…
– Я рассужу, что нужно и что не нужно.
– Мы не должны были встретиться, это случайность, – вдруг быстро-быстро, по-достоевскому лихорадочно зашептал Митенька, глядя мне прямо в глаза своими матовыми зрачками и не забывая медленно пробираться по стеночке. – Вы меня не услышали, не увидели, пропустили-с…
Он попытался продёрнуться мимо, но я рванулся и крепко, двумя руками поймал портфель. Пластиковые мозаичины (мозайки?) были на ощупь выпуклые, разноразмерные, скользкие.
– Право, граф, – Митенька перестал свистеть, поменял интонацию на интимную, – граф, поверьте: мудрее закрыть глаза, сохранить мир в семье… Будущее Орловых в ваших руках. Всё – в ваших – руках, – раздельно повторил он, на каждом слове дёргая портфель в разные стороны.
На долю секунды мне показалось, что мы с ним «играем в правду», как в Школе-студии, оживляем пословицу-поговорку: портфель – это будущее, мы физически держим его в руках.
– Батюшка ваш, царствие ему небесное, смотрит сейчас, ему больно, что вместо скорби – мы о мирском-с…
– Как ты смеешь! – взорвался я. – Пёс!
– Да, я пёс, пусть я пёс, вай, вай, вау-у-у, – тявкнул и подвыл Митенька, от неожиданности я чуть не покатился со смеху. Когда на сцене во время спектакля один актёр пытается рассмешить другого – это называется «раскалывает» или «колет».
Чтобы не расколоться, я наиграл гнев:
– Отдай!
– Пожалуйста, хорошо. – Внезапно Митенька разжал пальцы.
Я остался с портфелем в руках, как дурак, совершенно остолбеневший. В сценарии этого не было.
– Нет, не отдам! – он схватился опять. – Я себе не прощу! Не позволю разрушить всё, что я люблю… всё, что мы с вами любим… спокойствие её сиятельства… Лучше пожертвую вашим расположением… Собой пожертвую для любимой семьи!..
Каждая реплика сопровождалась сильным движением: он тянул, выворачивал портфель у меня из рук, дёргал влево и вправо.
В тексте была коротенькая ремарка, два слова: «перетягивают портфель». Этому учат на первом курсе – пыхтеть, напрягаться, в действительности едва касаясь предмета; поднимать какую-нибудь бумажку или картонку, словно она невероятно тяжёлая. Я был уверен, что предстоит детское упражнение на пантомиму, и абсолютно не был готов бороться по-настоящему.
Хватка Митеньки оказалась железной. Я вспомнил, что Митенька – то есть, конечно, не Митенька, а Артур Грдлян – циркач. Его шея была одной толщины с головой. Плечи покатые, как у штангиста. Жилистые длиннопалые руки. Ощущение было, что я не с человеком борюсь, а и впрямь с какой-то резиновой анакондой.
Но хуже, гораздо хуже было то, что он и по-актёрски выглядел так же сильнее, разнообразнее, интереснее, больше… Мне стало страшно. А что, если он попросту не отдаст мне портфель?
– Интриган! – крикнул я. Прозвучало беспомощно.
Он наклонился навстречу мне, близко, лицом к лицу.
– А вот батюшка ваш… – шепнул грустно, – никогда себе такого не позволяли-с-с…
Вдруг показал мне глазами, почти подмигнул – я взглянул вниз и увидел, что он только изображает, будто держит портфель мёртвой хваткой: на самом деле все пальцы правой руки и три левых пальца – даже не прикасаются к скользким мозаичинам, висят в воздухе, а портфель он удерживает указательным и большим. Он давал мне понять, что я двумя руками не могу вырвать то, что он держал двумя пальчиками.
– Они мне доверяли-с…
– Подлец!! – Я рванул портфель на себя… и в то же мгновение Митенька разжал пальцы. Я по инерции всем своим весом ударился в спинку кресла – и, каким тяжёлым оно ни было, перевернул: переднее колесо взмыло в воздух, я полетел назад и хрястнулся бы со всего размаху затылком… но Митенька легко поймал меня на лету, как родитель падающего ребёнка, и мягко-мягко и нежно поставил на место.
Ах ты сволочь какая, – подумал я и даже сам изумился, какая ненависть обуяла меня. – Горло перегрызу. Раздавлю.
2
Уже вечерело, когда вернулись маменька, Ольга и все, бывшие на похоронах. Митеньки нигде не было видно.
Людмила Ивановна и в обычные дни хладнокровием не отличалась, а в этот вечер и вовсе была не в себе. Может, на неё так подействовала похоронная тема. Я пытался ей рассказать про мозаиковый портфель, она постоянно перебивала, стонала, рыдала, а в следующий момент оживлённо, хвастливо и почти весело принималась рассказывать:
– Отпевание возглавлял митрополит! по просьбе твоего крёстного… Лакеи крёстного вышли в белых ливреях и с факелами… Твой крёстный сказал прекрасную речь, прекрасную!.. – Тут она вновь принималась рыдать.
«Крёстным» маменька называла князя Иоанна. Вы помните, что когда-то он «волочился» за маменькой – и, хотя дело было ещё до моего рождения, я как чопорный-добродетельный сын всем своим видом показывал, что в день похорон отца она могла бы вести себя поскромнее.
Повторяя «твой крёстный», маменька будто бы уверяла, что князь Иоанн связан не с ней, а со мной, причём эта связь исключительно благочестивая и возвышенная. Жалкий трюк, беспомощная увёртка.
– И ещё знаешь новость? – воскликнула маменька. – Функе умер! Фон Функе, муж Маши Абросимовой, барон. Уж два месяца!..
Я не сразу сообразил, что «Маша Абросимова» – это моя закадровая невеста, с которой я разорвал помолвку после ранения энное число лет назад.
– Траур выдержит и приедет в Москву. Маша, ну Маша же! – маменька теребила меня, чуть не прыгала, а я не знал, как реагировать, какие выгоды или угрозы могли быть связаны с появлением этой Маши из небытия…
– Маменька, да послушайте же и вы меня наконец! Из ваших комнат пытались выкрасть портфель с папенькиным завещанием…
– Кто посмел?!
– Митенька, ваш любимец.
– Не может быть!..
– Я воспрепятствовал. Отнял силой. Давайте же прочитаем не мешкая. Без посторонних…
* * *
Через десять минут мы втроём – маменька, Ольга и я – собрались в кабинете старого графа. Лакеи зажгли два трёхрогих подсвечника и исчезли. Я торжественно расстегнул мозаиковый портфель, извлёк листы, прошитые красным вощёным шнуром, скреплённые
