– и всё же мне не хватало живого голоса.
Наконец, мы пришли к компромиссному варианту: телефонную связь разрешили, но только одностороннюю. То есть слышать Марину я мог – а в ответ должен был отправлять письменные сообщения. Причём очень странно: не эсэмэски, а некие как бы радиограммы.
Мне объяснили – не знаю уж, обманули или правду сказали, – что, мол, эфирные студии, АСБ, защищены металлическими экранами, здесь внутри мобильная связь практически не работает, рвётся. Обыкновенные эсэмэски либо не доходят вовсе, либо доходят с большим опозданием.
Поэтому (как бы в моих собственных интересах) вместо обычного телефона мне, как и в прошлый раз, выдали рацию – а по рации ничего не напишешь, там десять кнопок и всё. Но в память сервера (или роутера, или самой этой рации, или не знаю чего) можно было загнать короткие сообщения, по числу кнопок (то, что, кажется, называется «горячие клавиши»): я нажимал кнопку с цифрой, и в следующую секунду Марина на том конце провода должна была получать сообщение на телефон. Очень криво, но выбора мне не дали.
Перебрав разные варианты, я составил десять таких коротких радиограмм:
«0» – «Нет».
«1» – «Да».
«2» – «Не знаю».
«3» – «Как Сейка?»
«4» – «Нужны подробности».
«5» – «Скажи другими словами».
«6» – «Сколько денег пришло?»
«7» – «Какое сегодня число?»
«8» – «Люблю».
«9» – «Осторожно, молчи».
Наверное, нужно пояснить фразы «5», «7» и «9».
У меня не совсем прошло подозрение, что шоужужелицы могли что-нибудь нахимичить с деньгами. Я много лет работал на озвучании и знал, что при должном старании можно склеить из отдельных слогов почти любое слово и даже фразу. Поэтому – чтобы мне вместо живой Марины не подсунули старую запись, чтобы удостовериться, что разговор происходит сейчас, – я включил уточняющие вопросы («Нужны подробности», «Скажи другими словами»).
Алка несколько раз повторила, что мы должны разговаривать только про жизнь семьи. Марина не может рассказывать, что происходит во внешнем мире. Мол, я, граф Орлов, живу в девятнадцатом веке, и нечего мне отвлекаться. Говорим про здоровье ребёнка, про деньги – и всё. Если вдруг появляются посторонние темы, нас тут же разъединяют.
Меня эти ограничения не смутили. Но, зная Маринкин талант наступать именно на те грабли, про которые её тридцать раз предупредили, я решил девятую кнопку использовать как клаксон.
* * *
Сеанс связи опять был назначен на раннее утро – по Марининым меркам, да и по моим собственным в прошлой жизни, прямо-таки зверски раннее. «Место встречи» тоже не изменилось. Единственной комнатой, в которой я хотя бы на десять минут мог укрыться от камер, была моя ванная.
Дуняшка закрыла дверь, я взгромоздился на ретирадное кресло, нашарил в ящике рацию, нажал зелёную кнопку, приложил рацию к уху – и вместо Марины услышал молодой мужской голос:
– Аллё?
Только через секунду я понял, что это Сей Сеич.
– Привет, пап… Это ты?
Голос почти незнакомый: более низкий, медленный, хрипловатый… взрослый. Из-за болезни? Или просто ломается? Нет, вроде ведь уже ломался, это ведь не бывает два раза… Или бывает?
– Пап, ты там?
Я спохватился, нажал цифру «один». Рация пискнула.
– «Да», – повторил Сей Сеич: видимо, прочитал эсэмэску. – Ну хорошо. Мама вышла, сейчас вернётся…
Я сразу же закипел: два месяца добивался этого разговора. Время назначили несколько дней назад. Куда «вышла»? Не могла раньше выйти или потерпеть пять минут?
– Эм… Очень сложно так говорить в одну сторону… Ну что тебе рассказать. Не знаю, вроде у нас всё в порядке…
Я нажал кнопку «три».
– «Как Сейка?» Да ничего, всё нормально. Ещё две недельки дают отдохнуть, потом обратно. Ты ведь знаешь, меня теперь в Израиле лечат?
Снова цифра «один». Он говорит «отдохнуть» – значит, всё-таки тяжело переносит… Говорит «всё нормально», но я же слышу, голос уставший.
– Не две недели, меньше, мама меня поправляет. Ну ладно, двенадцать дней. Да, мам. Одиннадцать. Мам, какая разница! Дай мне поговорить. Это мама вернулась… Ты сам-то как?
Ах, подумал я, надо было сообразить назначить кнопки «Плохо» и «Хорошо». Может, нажать первую «позитивную» кнопку? Поймёт ли он? Сейка нашёл решение, сам спросил:
– Хорошо?
Я нажал цифру «один» и подумал, что так себя должен чувствовать дух на спиритическом сеансе: хочется много всего сказать, а приходится выцеживать по буковке, и не про то, и не так…
– Ты суперзвезда теперь, – повторил он слова матери слово в слово. – На обложках, везде… Не знаю, очень странно так говорить без ответа… Чего сказать ещё… А, да: я беру с собой Майка Вазовски. В палату. Помнишь, зелёный с глазом? Из «Корпорации монстров». Там личные вещи почти не разрешают, только одежду. Чтобы не захламлять палату. Всё строго. Я взял только комп с зарядкой, телефон – и вот Майка Вазовски… Ну ладно, тут мама уже у меня вырывает… Давай, до связи тогда.
– Лёш, Лёш, привет… – закурлыкала в трубке Марина, а я опять разозлился: зачем отняла у ребёнка? Из ревности, что он со мной поговорит лишних двадцать секунд?
И ещё мне подумалось, что наши прежние, очень редкие разговоры с Сей Сеичем мало чем отличались от этого. Жили в одной квартире, а разговаривали как будто по этой рации, даже хуже, через помехи, не понимая друг друга и ничего не умея толком друг другу сказать.
Как в старом фильме мужчина в плаще кричал в трубку: «Оля! Слышишь меня?! Оля, Оля!..» (Эти кабинки междугородней связи стояли когда-то в здании Телеграфа, между Брюсовым переулком и Школой-студией.) «Ты как, Оля?!.» И в ответ: «Вася, Вася! Я-то нормально, ты как?» – «Оля!..» – «Вася!..» – и, в общем, весь разговор. Потом выходил из кабинки потный: «Ну, хоть голос услышал…»
Что вообще один человек способен сказать другому? Даже самому близкому…
* * *
Года два назад, нет, чуть больше – Сейке было тринадцать, – я решил, что он достаточно взрослый, и посадил посмотреть любимый фильм моей юности. Спустя двадцать лет некоторые эпизоды выглядели наивно, но я украдкой поглядывал на Сей Сеича – нет, вроде ему интересно было, особенно экшн: когда колесницы сшибались, тигры выскакивали из-под земли… Ближе к концу там есть актёрски очень мощная сцена: Хоакин Феникс, молодой император, влюблённый в собственную сестру, узнаёт, что сестра устроила против него заговор. Я спросил Сейку, имея в виду Хоакина Феникса:
– Узнаёшь? Это Джокер!
– Какой-то толстый, – недоверчиво сказал Сейка.
– Просто моложе на двадцать лет. Щенячья пухлость… Но потрясающий, да? Если ты не отвертишься от родового проклятия, – пошутил я, – если решишь стать актёром…
– Никогда в жизни! – ответил Сейка немедленно, без секунды раздумья.
Видимо, от неожиданности
