Мы сдвинули начало съемок, сидели, ждали, потом вызывали сноу-бизнес, засыпали искусственным снегом».
Несмотря на эти выходы из графика, все было снято, и в ноябре 2008 года состоялась премьера очередного балабановского фильма, про который Сельянов говорил журналистам, что он будет жестче, чем «Груз 200». На мой взгляд, это был рекламный трюк, фильм не слишком понравился ни публике, ни журналистам, что-то в нем было искусственное, театрально-постановочное, лично мне казалось, что главное достоинство Балабанова – невероятное, органичное чувство правды – в тот раз почти покинуло автора. Тем не менее все были согласны, что технически фильм сделан абсолютно виртуозно. В рецензии на «Морфий» Михаила Ратгауза, кроме того, было отмечена очень важная тема, сквозная не только для Балабанова, но и для Сельянова, именно об этом снимавшего свои авторские фильмы: «Но начало 2000-х для Балабанова – это не только гибель друга и нареченного брата, но и окончательный закат идеи братства вообще. „Морфий“ и „Груз 200“, фильмы про 1917 и 1984-й, сделаны про две трещины, по его мнению, расколовшие крепкий материк России, когда-то единой, родовой, сначала распоротой по швам революцией, потом растащенной на солому Горбачевым. Революция в „Морфии“ – это не только личный, но и исторический конец времен. Жечь людей можно безнаказанно, потому что все равно никому ни до чего нет дела. Стреляться тоже можно где угодно, не смущая окружающих. „Мне не больно“ был тоже снят про фатальный конец коллективного. Кроме того, это была последняя слабая попытка договориться с современностью».
Договариваться с современностью было сложно. Именно в это время у Сельянова появляется очень сильная претензия к состоянию профессионального цеха, в котором есть очень хорошие актеры, сильные операторы, некоторое количество первоклассных режиссеров, но нет сценаристов. Тема не новая, если вспомнить, что именно желание научиться придумывать сюжеты стало причиной поступления на сценарный факультет. В начале пути Сельянов готов технически написать сценарий, но ему нужен тот, кто увлечет его необычной задачей. Их сотрудничество с Балабановым тоже ведь началось с совместного написания сценариев. «Написание сценариев ни для меня, ни для Балабанова отдельным удовольствием не было. Я не рвался писать сценарии. Мы с Лешей начали с разговоров в общежитии, и тогда поняли, что смотрим на кино одними глазами. Естественно, мы обсуждали разные замыслы, про свои – не помню, а вот его идею снять „Камеру обскура“ обсуждали точно. Ну и полшага уже от разговоров до решения начать что-то делать. Вместе мы написали два сценария, „Замок“ и „Пан“, и то – „Замок“ писал Балабанов, а „Пан“ – в основном я. Не знаю как у других, но мне представляется, что всегда – так было у нас в этих двух случаях, – кто-то пишет, а кто-то участвует в обсуждении, в придумывании сцен. Мы много разговаривали, разминание – важная часть. Леша сказал, что есть роман Гамсуна „Пан“, ну и мы начали.
Нам было правильно опереться друг на друга, чтобы „не пропасть поодиночке“. Хотя слово „пропасть“ – не из нашего лексикона, у нас не было сомнений, что мы сделаем, что хотим. Речь не шла о выживании, мы позитивно смотрели на наше будущее – хотя сложности были очевидны, тотальное отсутствие денег в индустрии, например. Было и легкомыслие, конечно, тот же „Пан“ был очень дорогой, поди, сними его, но мы не усомнились, что сможем его снять. Тогда единственным реальным партнером с деньгами были иностранцы, коопродукция. Мы связались с норвежцами, не помню уже, что это была за институция, компания или их государственное учреждение, типа их института кино. Назывались какие-то имена продюсеров, мы переписывались, не помню, кто нас свел. „Пан“ – это была очень дорогая картина, и я не стопроцентно уверен, что мы бы с ней справились, но тогда мы взялись с энтузиазмом, особенно благодаря норвежцам. Они были слегка обескуражены тем, как мы покусились на святое, их классика, Гамсуна, он для них как Ленин, и то, что мы соединили два произведения – „Пан“ и „Смерть Глана“, это их изумило, но они с этим справились.
А потом, когда уже поехали к сыну Гамсуна покупать права на экранизацию, выяснилось, что их два дня назад купил американский продюсер, и мы сразу остались без всего.
Обсуждали мы и „Счастливые дни“, Леша показал мне уже готовый сценарий, это было его поле, его интерес, Лешу привлекало, есть такое выражение, „гибельная красота“. Да и меня тоже, хотя как режиссер я бы вряд ли стал снимать того же „Пана“, мне бы это не пришло в голову, но поскольку мой девиз: „пусть расцветает сто цветов“, мне было интересно разные вещи пробовать.
Вообще, главное ведь – фильм, а с чего он начинается, не важно. Сценарий для нас не имел никакой отдельной ценности. Можно написать великий сценарий, но если он не поставлен, то смысла в нем нет».
Последние два фильма, снятых Балабановым на их общей студии, – его личные, собственные, глубоко личные проекты. Тот же отец Рафаил вспоминал о какой-то идее, которую якобы вынашивал Балабанов: «Хотел он снять фильм про Гражданскую войну, про то, как убивали священников. Но денег не дали – продюсер сказал, что фильм будет не прокатный. Так у Лешки ни один фильм не прокатный! Их просто не пускали в прокат… Конечно, обидно было. Я Лешку утешал». У отца Рафаила, конечно, могло быть свое мнение о прокатных перспективах авторского кино вообще и балабановского в частности, но следующий фильм Балабанова «Кочегар» Сельянов предложил снимать снова, как в молодости, бесплатно: «Я сказал группе, давайте-ка этот фильм, „Кочегара“, снимем без денег, как „Брата“. Да, в том числе и ваша зарплата будет меньше, но мне показалось, что так будет правильно, может, ностальгия по такому честному, энтузиастическому подходу сработала, не знаю. Но если в силу обстоятельств всем приходится зажиматься, это дает энергию, ограничения очень полезны. Другое дело, когда они создаются искусственно, тогда не работает. Но в случае с „Кочегаром“ в съемочной группе все были свои, и мне кажется, что идея упала на правильную чашу весов. Конечно, не из-за этого фильм получился, но и это тоже сработало…»
Балабанов рассказывал, что сценарий «Кочегара» поначалу Сельянову не нравился: «Мой сценарий Сергей Сельянов все не хотел запускать, говорил, что это короткометражный фильм. А я говорил: нет, это на 1 час 20 минимум. Получилось 1 час 25 с чем-то. Я знал, что будет много музыки, знал, каким будет фильм. Но никому ведь ничего не объяснить. Я Сельянову очень долго все это объяснял».
«Не так уж я был и неправ, – улыбается Сельянов, – после моих уговоров
