Такой и увидел её Олаф, отворив поздним вечером дверь в покой Горлунг. Она всё также стояла у очага, пытаясь согреть руки, которые слегка дрожали.
— Почему ты не пришла вечером в зал? — с порога громко спросил он.
— Ты был зол днем на меня. Я решила, что мне там не рады, — не повернув головы, ответила Горлунг.
— Зря. Тебе здесь рады. Всегда. В каждом покое этого двора.
Повисло долгое молчание.
— Горлунг, я устал от этого. Когда я увозил тебя из Торинграда, то поклялся Эврару Одином, Тором, Бальдром, что не трону тебя против твоей воли, — присев на край сундука, что стоял возле двери, сказал Олаф.
— Правда? — удивленно вскинув бровь, спросила она. Надо же, предатель Эврар позаботился о ней. Какое благородство!
— Да. Я хочу знать, станешь ли ты моей по своей воле? — он устало потер лоб ладонью.
— Разве мой ответ что-либо изменит? — горько спросила Горлунг, в душе надеясь на его благородство.
— Нет, не изменит, — покачав головой, ответил он.
— Зачем ты спрашиваешь тогда? — упавшим голосом спросила она.
— Я ухожу в набег, Горлунг, скоро, тебе не дадут здесь жить без меня, ты сама отгородилась ото всех. Это лишь твоя вина. Но если я оставлю тебя своей женщиной, они побоятся, и не тронут тебя, не прогонят.
Олаф промолчал и подал Горлунг руку, на которую она долго смотрела перед тем, как принять её. Но всё же положила свою холодную ладонь в его руку, рано или поздно придется всё равно.
Они вышли из покоя Горлунг, и Олаф уверенно вел её по коридору. Встречные им на пути хирдманны глумливо улыбались, но, глядя на хмурое лицо Горлунг, ничего не говорили. Наверное, такими же взглядами провожали торинградские дружинники князя Торина и очередную чернавку или девку теремную, внезапно подумала Горлунг. И этот её позор хирдманны будут помнить долго. Она всего лишь девка теремная здесь, почти рабыня, пленница.
И вот, наконец, они вошли в покой Олафа, он был просторным: посередине стояло ложе, у стены длинным рядом были поставлены сундуки, а напротив ложа был большой очаг.
Горлунг остановилась возле большого, застеленного белой меховой полостью, ложа. Когда она обернулась назад, то увидела, что Олаф закрывает дверь в покой на засов, паника поднялась в душе её. Горлунг беспокойно стала оглядываться по углам опочивальни, словно ища другой выход. Но темные углы, казалось, усмехаются ей в ответ, показывая свои цельные стены.
Горлунг зажмурилась сильно, до рези в глазах и на какой-то миг ей послышался злорадный хохот Карна, что смеялся над её страхом. Горлунг встряхнула головой, она не боится, она ведь уже не девица, да разве можно ей сделать что-либо хуже, чем то, что боги забрали Яромира? О, боги, нельзя, нельзя о нем помнить.
В этот момент Олаф подошел сзади к ней и обнял за плечи, крепко, словно боялся, что она убежит, и прижался щекой к макушке Горлунг.
— Ты ведь не боишься? — спросил он. Хотя прекрасно видел, что, несмотря на каменное выражение лица, каждая частичка её тела просто трясется от страха.
— Нет, — глухо ответила Горлунг, — я — мужняя жена, чего мне бояться? Я всего лишь изменю своему мужу, ведь только так я его еще не предала, — горько ответила Горлунг и слово обмякла в его руках, смирилась.
Горлунг старалась зажмуриться покрепче и не смотреть, как Олаф раздевается, как стаскивает с неё платье, снимает с головы золотой обруч. Открыв глаза, она увидела, что на ней осталась лишь белая тонкая нижняя сорочка, да красный рубин на шее. Словно только осознав, что стоит почти раздетая перед чужим мужчиной, даже не мужем, она быстро забралась под меховую полость. Олаф усмехнулся, с его губ сорвались странные слова:
— Видно хорошим Карн был мужем.
Горлунг промолчала, глядя невидящими глазами на стену над его головой, а потом и вовсе их закрыла. Она прекрасно знала, что сейчас будет: Олаф ляжет подле неё, уберет полость, задерет её сорочку и скажет, подобно Карну: «тощая, страшная, смотреть неприятно», ударит, будет терзать её тело. Всё это уже было, сколько раз она выносила эти ночи с Карном? Раз в седмицу точно, ну и эту ночь она переживет. Обязательно переживет, от этого ведь еще никто не помер. Наверное.
Но вместо всего этого, Олаф нагнулся над ней и начал целовать её лицо, Горлунг удивленно моргнула. Ладно, сейчас увидит её тело и всё будет, как и прежде. Вот его рука уже шарит по её боку, осталось немного.
Но к удивлению Горлунг, Олаф лишь целовал открывающуюся ему кожу, так, словно до этого не видел ничего более достойного такой ласки. Горлунг удивленно смотрела на его темную голову, склонившуюся к ней.
Время шло, а Олаф ни разу не ударил её, и никаким другим образом не причинил ей боли. Странно, может, он не силен в этом? Внезапно Горлунг поняла, что вот так это и должно быть, вот почему бабы славянские так любили говорить об этом в светлицах, а она никогда не слушала их, и, брезгливо поджав губы, уходила.
Горлунг в порыве благодарности к Олафу погладила его по голове, а он, подняв голову, прижался к её руке и перецеловал каждый пальчик, так, словно они были бесценными. А потом Олаф поцеловал её, как когда-то в Торинграде, когда убеждал её бросить Карна и бежать с ним. И такая сладость разлилась по телу Горлунг, что вся она словно растаяла в этих сильных руках, под этими жаркими поцелуями.
* * *
В свой покой Горлунг вернулась поздней ночью, она незаметно покинула опочивальню Олафа, пока он спал, раскинув руки на ложе.
Горлунг зябко повела плечами, очаг давно догорел, и в покое стало довольно прохладно. Подложив дров в очаг, Горлунг быстро развела в нем огонь и подошла к стоящему в углу покоя сундуку. Она достала из него тонкий шнурок с подвеской оберегом, все, что связывало её с Яромиром.
— Прости меня, Яромирушка, предала я тебя, — тихо сказала Горлунг, вертя в пальцах оберег.
Предала, так как только может предать женщина: и душой, и телом, нет ей прощения. Лучше бы, лучше бы было, если бы Олаф бил её, издевался, стал вторым Карном. Тогда бы она так и осталась верна своему Яромиру, она бы представляла его каждый раз, восходя на ложе с Олафом, точно также как это было с Карном. Но нет, теперь всё иначе.
И ни разу Горлунг не подумала о том, что предала она того, кто ей не принадлежал ни единого мгновения своей жизни.
ГЛАВА 35
Олаф проснулся на рассвете, оглянувшись вокруг, он увидел, что Горлунг ушла. Потянувшись, Олаф зажмурился и лениво зевнул, он довольно вспомнил все события прошедшей ночи. И всё-таки он добился своего, столько времени он мечтал о Горлунг, и свершилось, она его. Олаф самодовольно улыбнулся, всё, теперь с ней будет так же легко, как и с Гуннхильд, он завоевал дочь Торина. Отныне она будет его ждать, любить и почитать.
