— Нет, Олаф, как прежде уже не будет. Никогда, — жестко сказала Горлунг, но затем тон её немного смягчился, и она добавила, — Ты помнишь, что я — княгиня Торинграда?
— Помню, — нехотя сказал Олаф.
— Я прошлой ночью изменила своему мужу, хотя не только давешня, но и нынче, — сказала Горлунг, глядя в глаза Олафу.
— Но Карн не стоит таких переживаний, — буркнул Олаф.
— Стоит не стоит, не о том речь. Я предала его.
— Ты хочешь, чтобы я и за это извинился? — гневно спросил Олаф, — я не тащил тебя к себе в опочивальню, сама пошла.
— Помнится мне, ты сказал, что у меня нет выбора, — ехидно напомнила ему Горлунг.
Олаф молчал, недовольно глядя на неё, что она хочет от него услышать?
— Олаф, я — княгиня Торинграда, но боги решили, что не быть мне женой правителя, не властвовать в своем дворе, — Горлунг помолчала и добавила, — мне плохо здесь, тоскливо. Разреши мне навести порядок в твоем дворе. Негоже такому воину, как ты, жить в таком беспорядке.
Олаф удивленно моргнул, всё его недовольство в миг улетучилось, он удивленно спросил:
— Ты хочешь навести порядок в моем дворе?
— Да, — просто ответила Горлунг, — твоя жена плохо ведет хозяйство, она негодная хозяйка. Разреши мне помочь ей. Мне с тоской внутри себя справиться надобно, да и ты уезжаешь надолго, а без тебя мне тут совсем худо будет. Занятие мне нужно.
— Пока я буду в походе, я оставляю хозяйкой Гуннхильд, вы же не сможете с ней вести хозяйство вместе, — пробормотал Олаф.
— Отчего же, — возразила Горлунг, — пусть Гуннхильд остается хозяйкой — просто скажи своим людям, чтобы помогали мне навести здесь порядок. Мы с ней даже видеться не будем. Когда ты приедешь, ты не узнаешь свой двор, ты будешь доволен, Утгард будет равен Торинграду.
— Но, я не знаю…
— Прошу тебя, Олаф, — с нажимом сказала Горлунг и, словно испугавшись своего напора, нервно улыбнулась, подошла к нему, обняла за плечи, — прошу…
Олаф посмотрел в её глаза, молящие и сегодня совсем не злые, и неуверенно качнул головой.
— Спасибо, — ответила Горлунг, прижавшись головой к его плечу, и, подумав, добавила с улыбкой, — а насчет перстня я погорячилась, вези. Я буду рада любому твоему дару.
Спустя несколько дней Олаф и его хирдманны отправились в набег, а в Утгарде осталось две хозяйки: одна — законная, но безвластная, другая — чужая и с правами, данными хозяином.
* * * Грозовик [104] 863 год н. э., Норэйг, Утгард
Летний зной накрыл Норэйг душной, жаркой волной. И лишь на побережьях, где гулял легкий ветерок, налетающих с синих, соленых волн Эгирового царства, было немного прохладнее.
Этот морской ветерок колыхал лилово-сиреневое море цветущего вереска, что рос вокруг Утгарда. Поэтому в душном воздухе, что стоял во дворе Олафа, явственно различался пряный запах, доносившийся с вересковых пустошей, где было полным-полно тружениц — пчел, делающих свои запасы.
Но Гуннхильд не видела всей прелести цветов Норэйг, она яростно наступала на них ногой, прокладывая себе путь. Но куда ей идти, Гуннхильд не знала, она блуждала кругами по вересковой пустоши, росшей за воротами Утгарда. Гуннхильд более нигде не чувствовала себя дома, она больше не была хозяйкой Утгарда. Все, что осталось от былой власти — это лишь вершение суда, но люда в Утгарде было так мало, что последний суд вершил еще Олаф перед своим отъездом.
Гуннхильд сама себе казалась никчемной и никому не нужной, лишь маленький Рагнар воспринимал её слова всерьез и не перечил ей. Рагнар, эх, как мог Олаф так поступить с ней, с матерью его сына, его наследника? Этот вопрос не давал Гуннхильд покоя.
Рагнар воспринимал ее слова в серьез. Олаф оставил её хозяйкой, но при этом велел во всем слушаться этой славянки. И она гоняла её, законную жену, словно рабыню, и всё нудила своим хриплым голосом о заготовках, чистоте и убранстве. Гуннхильд казалось, что таких тяжелых месяцев у неё не было никогда.
И на все жалобы и крики Гуннхильд славянка лишь улыбалась. Горлунг не грубила ей, не кричала, не ругалась и не скандалила, просто напоминала о приказе Олафа ей помогать и загружала работой. И не только Гуннхильд, все во дворе Утгарда с раннего утра до поздней ночи трудились и Горлунг наравне со всеми. Это злило Гуннхильд еще сильнее, каждым днем славянка доказывала ей, что хозяйство во дворе велось из рук вон плохо.
Но, несмотря на всю свою злость, Гуннхильд не могла не признать, что в Утгарде стало чище и уютнее. И от этого Гуннхильд становилось еще хуже, видя, как Утгард преображается, она без устали корила себя за то, что сама не заставляла рабынь трудиться больше. Если бы Гуннхильд знала, что Олаф настолько недоволен своим бытом, то что-нибудь изменила бы в хозяйстве Утгарда, и тогда эта бы Горлунг так не поднялась в глазах всех. А что будет, когда Олаф приедет? Он, наверное, осыплет Горлунг дарами за такой труд, а её, Гуннхильд, отругает.
Гуннхильд вздрогнула, ревность искрами зажглась в её сердце. Неужели Олаф, придя из похода, отправится в покой к славянке? Что нашел он в ней? У неё даже подержаться-то не за что, одни кости. Не чета она ей, не чета. Но, может, Олаф в походе перегорит и больше не взглянет на славянку? Ох, как бы хотелось Гуннхильд в это верить.
И успокоив себя, сей сладкой мыслью, Гуннхильд направилась обратно в Утгард.
* * *
Поздним вечером Горлунг сидела на ложе, в своем маленьком покое, освещенная лишь светом ночной властительницы, сияющей в темном, безоблачном небе. Полнолуние нынче, его так долго ждала Горлунг.
Эти дни после уезда Олафа были самыми счастливыми в жизни Горлунг. Теперь она понимала князя Торина, как никогда прежде, вкусив власти, Горлунг не хотела более от неё отказываться. Она не покладая рук трудилась и, видя результаты своего труда, Горлунг переполнялась гордостью за себя.
Если изначально ей подчинялись по приказу Олафа, то теперь люд Утгарда видел, что вся проделанная ими работа налицо. Хозяйство Утгарда наконец-то наладилось, везде было чисто, не только в общей зале и опочивальнях, но и во дворе, в бане. Погреба и сараи ломились от заготовок на зиму: соленой рыбы, мяса, меда. Скоро к ним прибавятся овощи, пересыпанные землей и деревянными стружками, зерно, собранное с полей.
Лишь одно отравляло жизнь Горлунг — это жена Олафа. Горлунг её невзлюбила с первого взгляда, и мнение о Гуннхильд становилось со временем только хуже: недалекая, ленивая, тщеславная женщина, у Олафа должна быть иная жена. Такая, как она, Горлунг: сильная, властная, хозяйственная.
Горлунг перекинула косу через плечо, посмотрела на звездное небо, на сверкающую, словно блюдо луну. В руках у неё были высохшие длинные листья, её пальцы медленно перетирали их в пыль, а губы шептали древний заговор. Смертельно опасными становились эти листья для тех, кто их проглотит, а их обязательно кое-кто отведает. Размолов всё листья в пыль, Горлунг прошептала коротенькую молитву Фригг. Ну, что же, пора, время пришло.
