Филокл схватил его и развернул. Лбом он уперся в лоб Кинию, и это помогло обоим стоять увереннее. Филокл закинул руку за шею Кинию, как борец, собирающийся провести прием.
— Ты сказал «умереть счастливым». Откуда это?
— Ниоткуда. Просто слова.
— Не городи вздор. Врешь.
Филокл говорил жестко.
Киний закатил глаза. Он не мог вспомнить, почему скрывал это от Филокла.
— Я умру, — сказал он. — В битве.
Филокл сильнее прижался колбу Киния. Больно.
— Кто сказал?
— Сон. Кам Бакка. Дерево.
Произнесенное вслух, это звучало глупо.
Филокл оттолкнул его и рассмеялся.
— Восставший Аресов уд! Ах ты бедняга! Кам Бакка считает, что погибнет в этой битве. И просто заражает своим унынием других.
Киний пожал плечами.
— Может быть. Она много знает.
Филокл пожал плечами.
— Да, это верно. Так уходи. Садись на корабль. Отправляйся в Спарту.
Киний покачал головой. Его молодость была пронизана мифами о тех, кто пытался бежать от судьбы и погибал глупой смертью.
— Выбор Ахилла[76], — сказал он.
Филокл сердито покачал головой.
— Ты слишком стар для подобного вздора. Ты не Ахилл. Боги не шепчут тебе на ухо.
Киний добрался до своей комнаты. Он сел на стол. Сбросил сандалии.
— В постель, — сказал он и упал на ложе.
И уснул, прежде чем Филокл смог что-нибудь сказать.
Киний последним из гиппеев добрался до лагеря на Большой Излучине. Он послал свою илу вперед, а сам остался договариваться с гиппархом Пантикапея и писать подробные наставления союзникам города.
Первый отряд, самый подготовленный, принял Левкон, на второй день после праздника. Всадники закалились во время поездки к сакам и рвались в поход. Киний отправил Никия приглядывать за ними — и убедиться, что их лагерь хорошо расположен и устроен.
На второй день, когда отряд Диодора миновал городские ворота, в порт прибыли шесть легких трирем из союзного города — первое конкретное доказательство того, что собрание Пантикапея откликнулось на его просьбу. Киний отправился в порт, повидаться с прибывшими и обсудить их стратегию с навархом[77] Демостратом, низкорослым, толстым, с носом, как у свиньи. Несмотря на уродливую, как у Гефеста, наружность, это был человек жизнерадостный, даже комичный, а его суда содержались в образцовом порядке — от здоровых и бодрых гребцов, которые все были свободными гражданами, до парусов с изображением сидящей Афины вдвое выше человека. Эти паруса плыли над черными корпусами кораблей, как флаги богини.
Демострат сразу согласился преследовать македонские триремы.
— К концу лета у него их будет больше, попомни мои слова, — сказал толстый моряк. — Как только увижу его корабли, тут же их потоплю.
— Да пребудут с тобой боги, — ответил Киний. — Начинается прилив. Не стану тебя задерживать.
— Приятно встретить полководца, знающего море. Это правда, что ты гражданин? Останешься здесь? В Пантикапее ты становишься очень известной фигурой.
Киний пожал плечами.
— Думаю, я здесь, чтобы остаться.
— Приятно слышать. Не обижайся, я не о тебе, конечно, наемнику трудно доверять.
Киний встал на весельный борт и перепрыгнул на пристань.
— Пришли весточку, когда начнешь действовать.
Демострат помахал рукой.
— Я и раньше играл в эту игру. До середины лета получу еще три судна — если получу — и разделаюсь с его флотом, смогу плавать до самого Босфора. — Он усмехнулся. — Моим парням хотелось бы захватить несколько торговых судов.
Киний повернулся к Никомеду, который сопровождал его на пристань, чтобы познакомить с навархом.
— Он больше похож на пирата, чем на купца.
Никомед рассмеялся.
— А он и был пиратом. Пантикапей сделал его навархом, чтобы он бросил разбойничать на море.
Он продолжал смеяться.
Киний понял: они думали, он это знает; говоря о наемниках, толстяк подсмеивался над ними обоими.
— Полагаю, опытным и знающим он не только кажется.
Никомед кивнул.
— Он истинный ужас. Охотился на мои корабли.
— А как ты его остановил?
Никомед скорчил рожу и подмигнул.
— Было бы неучтиво рассказывать. — Он посерьезнел: только дела. — Завтра выступаю со своим отрядом. И хочу выразить озабоченность — серьезную озабоченность. Пойдем ко мне.
Киний вслед за ним стал подниматься по холму от порта. Никомед — влиятельный человек, и им пришлось пройти сквозь строй просителей, деловых партнеров, нищих всех сортов и мастей — и на это ушел целый час, который Киний не мог позволить себе потратить.
Оказавшись в комнате, украшенной отличной, хотя и малопристойной мозаикой и мрамором, Киний с чашей изысканного вина прилег на ложе. Он старался сохранять терпение — Никомед не просто один из его военачальников, но после архонта и, возможно, Клита — самый влиятельный человек в городе. Вероятно, его состояние не меньше, чем у богатых афинян.
— Что у тебя на уме? — спросил Киний.
Никомед восхищался золотым литьем на мече Киния.
— Великолепно! Ты простишь меня, если я признаюсь, что никак не ожидал, что буду тебе завидовать? Хотя я слышал об этом чудесном мече. — Никомед пожал плечами, на его лице появилось холодное выражение. — Мечи не часто переходят из рук в руки — мне нравится острый клинок, который остается у меня. Но рукоять — работа искусного мастера. Из Афин?
Киний покачал головой.
— Мастер афинский, но живет у саков.
— Стиль — великий афинский, но все эти экзотические животные… и Медуза! Или это Медея?
Киний улыбнулся.
— Подозреваю, что Медея.
— Медея? Она ведь убила своих детей, верно? — Никомед поднял бровь. — Это лицо — могу себе представить, как она убивает ребятишек. Прекрасное… но свирепое. А почему здесь Медея?
Киний покачал головой.
— Думаю, просто шутка. Так что у тебя на уме?
Никомед продолжал восхищаться мечом. Потом выпрямился.
— Клеомен объявился, — сказал он.
— Зевс вседержитель! — Киний выругался. — В Гераклее?
— Хуже. В Томисе. Переметнулся к македонянам. Я узнал сегодня утром. Архонт еще не знает.
Киний потер подбородок.
Клеомену, хотя тот и принадлежал к враждебной фракции, были известны все их намерения, во всех подробностях. Он присутствовал на всех встречах городских магнатов — ведь, в конце концов, он сам был одним из них.
— Это может дорого нам обойтись, — сказал Киний.
Никомед кивнул.
— Я уважаю твои приказы, но ведь ты высылаешь из города всех сильных командиров. Не останется никого, кому хватило бы духу противостоять архонту — или Клеомену, если тот появится. А он обязательно появится.
Киний потер подбородок и поморщился. Потом глубоко вздохнул и сказал:
— Ты прав.
— Его кельты могут перебить лучших наших людей, и тогда он закроет ворота. — Никомед выпил свое вино. — Он пять лет улучшал оборону — не хотелось бы мне брать его город.
Киний покачал головой.
— Мы вернем город в три дня.
Никомед глядел с удивлением — на его гладком лице не часто появлялось такое выражение.
— Каким образом?
Киний приподнял бровь, показывая, что хочет, чтобы Никомед догадался сам.
— Измена? — спросил Никомед, но едва сказав это, сам рассмеялся. — Конечно. Мы ведь войско. А все наши люди в городе.
Киний кивнул.
— Мне бы хотелось рассматривать это как упражнение в военной демократии. Хорошо управляемые города могут неопределенно долго выдерживать осаду, конечно, если не случится что-нибудь непредвиденное. Но непопулярное правительство продержится только до тех пор, пока кто-нибудь не откроет ворота. Обычно ждать этого долго не приходится. Тираны…
Киний ощерился.
Никомед наклонился вперед на своем ложе.
— Клянусь богами, ты его искушаешь.
Киний покачал головой.
— Я в такие игры не играю. Мне нужны воины на поле боя — хотя бы для того, чтобы показать сакам, что мы с ними. Но если архонту вздумается свалять дурака, и он начнет действовать… — Киний пожал плечами. — Я не отвечаю за чужие дурные поступки. Так меня научил мой учитель.
Никомед кивнул, глаза его горели — но потом он покачал головой.
— Он все равно сможет причинить ущерб нашей собственности. Напасть на семьи, даже отдать крепость македонцам, если решит, что для него это единственная возможность уцелеть.
Киний кивнул.
— Я думаю, он разумный человек, несмотря на срывы. Ты его недооцениваешь.
— С тобой и Мемноном он ведет себя ровнее, чем в прошлом году. Боюсь, когда вы уйдете… я многого боюсь.
Киний пригладил бороду.
— Чего ты от меня хочешь?
— Оставь здесь мой отряд. — Никомед пожал плечами. — Я присмотрю за архонтом. И смогу справиться с Клеоменом.
