— Он был жалок, — сказал Киний.
Филокл покачал головой.
— Обрати внимание, как он заставил тебя обороняться. Заставил поклясться. А сам не клялся.
Киний целую стадию ехал молча. Потом покачал головой.
— Ты прав.
— Конечно, — согласился Филокл. Он улыбнулся. — Тем не менее ты не смог наделать бед. Возможно, ты выиграл еще пару недель доверия. Мои люди в крепости говорят, что он боится убийцы — персидские дворы кишат ими.
Киний снова какое-то время ехал молча, потом сказал:
— Я боюсь архонта и боюсь за него.
— Он бесполезен, склонен к самоуничижению и предаст нас. Ты готов к этому? — спросил Филокл.
— У нас есть войско. Давай побьем Зоприона. Об архонте будем тревожиться потом. Разве ты советуешь другое?
Киний отпил воды. Осмотрел травяное море. Где-то там, за изгибом Эвксина, движется Зоприон — в сорока или пятидесяти днях отсюда.
Только представить себе — каждый день, в который он сдерживает Зоприона, это еще один день жизни. Почти забавно.
— А Медея знает? — спросил Филокл.
— Что? — переспросил Киний, оторванный от размышлений.
— Госпожа Страянка. Мы зовем ее Медеей. Она знает про твой сон?
Киний помотал головой.
— Я считал, это ты придумал. Ты ведь ходил к золотых дел мастеру?
Филокл улыбнулся.
— Я ни при чем.
— Ах вы мерзавцы! Нет, она не знает. По крайней мере я ей не говорил. — Киний посмотрел на горизонт. Ему очень хотелось к ней — ехать день и ночь, пока не доберется до лагеря. Боги, какое зрелое поведение для полководца! Он протянул руку к меху с водой и сказал: — Кам Бакка и царь запретили нам… быть вместе.
Филокл в явном смущении отвернулся.
— Знаю.
— Знаешь?
Киний поперхнулся.
— Это обсуждали, — сказал Филокл. Он поерзал, его движения выражали крайнее замешательство. — Со мной советовались.
— Арес и Афродита! — воскликнул Киний.
Филокл повесил голову.
— Ты ни на кого больше не глядишь. — Он смотрел на равнину. — Она отказалась говорить с тобой. Царь изнемогает от любви к ней. Вы втроем… — Он вздохнул. — Вы втроем своей любовью угрожаете войне.
С трезвостью человека, которому осталось жить сорок дней, Киний не поддался гневу.
— Возможно, ты прав.
Филокл посмотрел на него, выискивая признаки гнева.
— Ты это понимаешь?
— Вероятно. Солон[79], помнится, однажды сочинил стихи — я их не прочту наизусть, но там говорилось, что он считал себя правым, а все остальные граждане города ошибались. — Киний улыбнулся. — Ты, Никий, Кам Бакка — едва ли вы все ошибаетесь. — Его улыбка стала шире. — Даже сейчас мне хочется вонзить пятки в бока лошади и скакать к ней в лагерь. Всего стадий назад я думал об этом.
Филокл улыбнулся.
— Ее острие засело глубоко. Теперь я понимаю, почему — она больше любой другой женщины варваров похожа на спартанку. — Он взял мех с водой. — Это эрос или агапе?[80] Ты спал с ней?
— Ты похож на прыщавого подростка, который расспрашивает о первой победе.
— Нет, я философ, который хочет разобраться в происходящем.
— Вот уж действительно, «девушка в золотых сандалиях ударила меня сочной гроздью винограда любви», — припомнил Киний афинскую песню времен своей молодости. — А когда двум командующим конницей найти время и уединение, чтобы заняться любовью? — Он левой рукой погладил рукоять нового меча. — Пусть даже она меня хочет. Если б она не прислала меч, я бы решил, что отвратителен ей. Но все равно — возможно, это просто дар гостю.
Филокл улыбнулся.
— Возможно. — Он посмотрел в сторону. — Спартанцы во время походов отлично справляются с такими вещами. Даже спартиаты.
— Ба, да вы там все мужчины. Просто берете того, с кем укрываетесь одним плащом.
Киний приподнял бровь.
Спартанец ответил:
— А твоя амазонка женщина? Я хочу сказать, помимо строения тела. Она не больше женщина, чем Кам Бакка — мужчина.
Киний почувствовал, как жарко вспыхнуло его лицо.
— Думаю, она женщина, — сказал он.
— Собираешься поселиться с ней на верхнем этаже собственного дома[81] и растить детей? — спросил Филокл. — Судя по тому, что я видел у саков, я лучше понимаю Медею. Рождена для свободы — такой женщине жизнь в Фивах все равно что рабство. Жестокие Руки. Ты знаешь, что ее так называют?
— Это название клана, — ответил Киний.
— Она отсекает своим жертвам головы — и без удара милосердия. — Филокл повесил мех с водой. — Я не против Страянки. Я только хочу, чтобы ты понял: она никогда не станет женой — греческой женой.
— А нужна ли мне греческая жена? — спросил Киний.
— Может, и нет, — сказал Филокл. — Но если ты передумаешь, она может стать жестоким врагом. Настоящая Медея.
Киний отвернулся, помахал Ателию и подавился — смехом и слезами:
— К счастью, к тому времени я буду мертв.
Едва показался лагерь союзников, Киний остановил лошадь и стал смотреть. За рекой, насколько хватал глаз, от невысокого холма севернее брода до большой излучины на юге — всюду темнели табуны лошадей. Он поступил так, как учил его учитель. Сделал глубокий вдох, послал лошадь вперед и мысленно разделил все пространство на квадраты. Определил приблизительный размер одного квадрата и принялся считать лошадей в нем, получил ответ и умножил его на примерное число квадратов; он считал на ходу и, когда его лошадь уже взбивала ногами воду брода, покачал головой — он получил невероятное число.
Ателий провел их к кибитке царя. Хозяйство царя, его личный «клан», располагалось в лагере на холме к северу от брода; здесь кольцом, словно крепость, стояли пятьдесят тяжелых повозок. Возок царя был в центре. Под холмом паслись в разнородном смешении стада лошадей, коз и быков.
Киний поздоровался с Матраксом, стоявшим среди знатных саков. Матракс быстро заговорил — слишком быстро, чтобы Киний его понял, хотя теперь он достаточно знал сакский язык, чтобы понять: набег прошел успешно.
— Переправа уничтожена, — перевел Ателий. — Лодки сожжены, город сожжен. Все лошади целы.
Киний поморщился. Несмотря на то, что прошлым летом в Антифилии нелюбезно обошлись с его колонной, он не ожидал, что весь город будет принесен в жертву войне.
Матракс улыбнулся. Он что-то сказал, и Киний уловил в его фразе только «детское дерьмо».
Ателий сказал:
— Господин говорит: «Я жег города, когда ты был еще ребенком».
Киний нахмурился: он догадывался, что на самом деле сказал сак; Матракс в ответ улыбнулся ему.
Филокл у него за спиной хмыкнул.
— Тиран поднимает голову.
Спешиваясь, Киний оглянулся.
— Тиран?
Спартанец спешился и потер икры.
— Разве я не говорил это десятки раз? Война — вот самый страшный тиран, сколько бы ты ему ни жертвовал, это ведет только к новым требованиям. Сколько человек погибло в Антифилии?
Киний вздохнул.
— Это война.
Филокл кивнул.
— Да. Война. Причем только начало.
Киний рассмешил царя вопросом, все ли собрались здесь.
— В лучшем случае десятая часть моей силы. У меня тоже есть вожди посильнее и послабее. Своя Ольвия и свой Пантикапей, если хочешь.
Киний показал на равнину под холмом.
— Я насчитал не меньше десяти тысяч лошадей.
Сатракс кивнул.
— Не меньше. Это царские табуны. Я не самый великий из сакских царей, но и не самый малый. И табуны кланов Стоящей Лошади, Терпеливых Волков и Человека Под Деревом. — Он посмотрел на равнину. — К середине лета мы съедим всю траву отсюда до храма речного бога выше по течению и должны будем откочевать. — Он пожал плечами. — Но к тому времени начнет поступать зерно.
Киний покачал головой.
— Сколько лошадей!
— Киний, — сказал царь, — бедный сак, который плохо охотится и не снискал славу воина, владеет четырьмя лошадьми. То же самое — бедная женщина. Тот, у кого меньше четырех лошадей, не уживается в клане, потому что не может наравне со всеми охотиться или передвигаться. У богатого воина сто лошадей. У царя — тысяча.
Киний, которому принадлежало четыре лошади, присвистнул.
Царь повернулся к Ателию.
— А ты? Сколько у тебя лошадей?
Ателий с явной гордостью ответил:
— Со мной шесть лошадей, и еще две остались в конюшне в Ольвии. Я заберу еще больше лошадей у македонцев и тогда женюсь.
Сатракс повернулся к Кинию.
— Когда ты с ним встретился, у него не было лошадей — я прав?
Киний улыбнулся Ателию.
— Я тебя понял.
Царь сказал:
— Ты для него хороший вождь. Теперь у него есть лошади. Жадные вожди забирают всю добычу себе. Хорошие заботятся, чтобы у каждого была доля.
Киний кивнул.
— У нас так же. Ты знаешь «Илиаду»?
