Учитывая то обстоятельство, что советский феминизм 1970-х годов – это больше «феминизм наоборот», то есть борьба не за равноправие женщин с мужчинами, а скорее за ограничение такого равноправия – против женщин-шпалоукладчиц, женщин-асфальтоукладчиц и т. д., нельзя не увидеть иронию судьбы в том, что Светлана, отправленная вскоре на «химию», оказалась именно в тех условиях, против которых и выступала ее лагерная подруга.
Другим близким к Светлане человеком на саблинской зоне оказалась искусствовед Геня Борисовна Гуткина, арестованная 3 июня 1977 года и осужденная сразу по нескольким статьям. Главным предъявленным ей обвинением была контрабанда, и дело расследовалось Следственным отделом УКГБ. Это было знаменитое в свое время дело, прогремевшее не только на Ленинград, – о контрабанде антиквариата, в том числе шести работ Павла Филонова. Впрочем, роль Гуткиной как руководительницы ОПГ представляется с нынешней точки зрения в достаточной мере мифологизированной.
После суда Гуткина была этапирована в Ульяновку, впоследствии переведена на зону в Горьковской области и освобождена в 1982 году «по сотой», то есть статье 100 ИТК – «по тяжелой болезни». Говоря проще, была отпущена домой умирать (и действительно умерла через несколько недель).
Гуткина была знакома с Азадовским, поскольку долгие годы вращалась в компаниях любителей искусства и хорошо знала ленинградских коллекционеров. Мы еще не упоминали о том, что участки стен в квартире Азадовских на улице Восстания, свободные от книжных полок, были завешаны живописью и графикой; в этой коллекции, собранной Азадовским-старшим, преобладали известные мастера начала ХХ века – Илья Машков, Борис Григорьев, Александр Бенуа, Борис Кустодиев, Николай Фешин… И Гуткина, которая в действительности представляла собой, как теперь говорится, арт-дилера, хорошо знала коллекцию Азадовских, хотя интересовалась главным образом работами ленинградских художников-нонконформистов.
Когда же Светлана попала на зону в Ульяновку, то Геша – так все звали шестидесятилетнюю Гуткину – отнеслась к ней с большой теплотой, помогла ей освоиться в новом и опасном мире, ничего не требуя взамен, просто по своей доброте. Несмотря на тяжелые статьи и авторитет у зэчек, что могло бы свидетельствовать, напротив, об отрицательных свойствах характера, Геша столь разительно выделялась своими душевными и товарищескими качествами, что оказалась самым достойным человеком из всех, кого Светлана встретила в заточении.
Горьковский автозавод
Совершенно ясно, что после суда и отправки в колонию Светлана уже не представляла интереса для тех могущественных сил, что упекли ее за решетку. Этим объясняется и отсутствие к ней особенных претензий со стороны начальства, то есть ей не возводилось препятствий в виде взысканий, которые бы отрезали осужденному путь к выходу на «химию».
«Химией», напомним, согласно статье 53-2 УК РСФСР называлось «условное освобождение из мест лишения свободы с обязательным привлечением к труду». Таким способом принудительного труда наша страна была обязана Н.С. Хрущеву, хотя сам принцип использования труда заключенных имеет, конечно, более глубокую историю. «Химия» – это неволя наполовину. Оказавшийся на «химии» формально свободен, но должен оставаться и работать там, где приказала родина, а также постоянно отмечаться в спецкомендатуре.
Начало этому способу изыскания рабочих кадров было положено майским Пленумом ЦК КПСС 1958 года, когда, выслушав доклад товарища Хрущева «Об ускорении развития химической промышленности и особенно производства синтетических материалов и изделий из них для удовлетворения потребностей населения и нужд народного хозяйства», Пленум 7 мая единогласно принял постановление, проводящее основные положения этого доклада в жизнь. Поскольку размах начинания, получившего название «Большая химия», был огромным – планировалось выделение в течение нескольких лет 100 миллиардов рублей, – постановление послужило мощнейшим импульсом для развития в СССР химического производства. В своем докладе Н.С. Хрущев отметил:
Достигнув уровня производства самого развитого капиталистического государства, мы не остановимся на этом. Мы потом еще более стремительно двинемся вперед, наращивая темпы развития, умножая общественные богатства, созданные народом и для народа. Вот тогда те люди, которые пока еще пугаются коммунизма, и даже те лакеи империализма, которые сочиняют о социалистических странах всякие небылицы, похожие на сказки для детей, увидят, что такое коммунизм на деле, в жизни.
Но «на деле, в жизни» оказалось так, что Президиум Верховного Совета СССР вынужден был 20 марта 1964 года принять Указ «Об условном освобождении из мест лишения свободы осужденных, вставших на путь исправления, для работы на строительстве предприятий народного хозяйства», в результате которого и на «Большую», и на прочую «химию» потекли эшелоны «освобожденных условно на неотбытый срок», и с тех пор спрос на них в промышленности только возрастал, а законодательство соответственно корректировалось. Причем когда в конце 1970-х годов поток «химиков» вдруг стал оскудевать, то указующим перстом для сотрудников исправительно-трудовых учреждений стала статья Ю.М. Чурбанова – заместителя министра внутренних дел СССР (и зятя Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева), опубликованная в 1980 году в ведомственном журнале для работников ИТУ МВД СССР «К новой жизни», где недвусмысленно говорилось:
Нельзя не видеть тревожной тенденции к уменьшению числа условно осужденных и условно освобожденных на стройках и предприятиях. Следует не свертывать, а всемерно расширять институт условного осуждения и условного освобождения, руководствуясь законом, ибо, как показывает опыт, эта гуманная практика помогает оступившемуся человеку распрямиться, трудом доказать свое исправление.
Условное освобождение применялось к заключенным, «если дальнейшее исправление и перевоспитание таких лиц возможно без изоляции от общества, но в условиях осуществления за ними надзора». Для осужденных на срок до десяти лет лишения свободы направление на «химию» могло быть применено лишь после того, как они отбудут треть назначенного им срока. В случае со Светланой, получившей полтора года, рассчитывать на «химию» можно было уже после шести месяцев. А для нее, безусловно, такая перемена была в любом случае лучше, чем жизнь за колючей проволокой, хотя бы чисто психологически: ведь тогда она могла бы говорить по телефону и даже повидаться с Лидией Владимировной.
Когда минула треть срока, Светлана подала ходатайство, а через полтора месяца, 4 августа 1981 года, Тосненский районный суд Ленинградской области рассмотрел дело Лепилиной и «условно освободил» ее, направив на стройки народного хозяйства сроком на 10 месяцев 14 дней. По условиям выхода на «химию» оставшийся срок гасился только рабочими днями, то есть в реальности, поскольку Кодекс законов о труде никто не отменял, срок «химии» был несколько дольше.
При этом «химия» была отнюдь не синекура, а напротив – тяжелая и вредная работа на производстве, куда обычные граждане не стремились. Зарплата, правда, в те годы была у «химиков» приличная, много больше, нежели у библиотекарей, посудомоек или дворников. Но поскольку не все зэки и зэчки спешили расстаться со здоровьем или просто не слишком хотели «вкалывать», то многие из них чаще стремились подать ходатайство на УДО – условно-досрочное освобождение. Однако для ходатайства об УДО требовалось отбыть не менее половины срока, то есть даже при благополучном исходе, в чем Светлана сомневалась, пребывание в колонии могло бы продлиться для нее еще три месяца. Рисковать она не хотела. К тому же, как мы сказали выше, стране требовалась рабочая сила, а не условно-досрочно-освобожденные, на что ей вполне конкретно намекали в колонии.
Ходатайство, направляемое осужденным в суд для выхода на «химию», должно было содержать (и, конечно, содержало) ритуальные фразы относительно признания вины в совершенном преступлении и желания послужить на благо родины на любом участке, куда бы ни отправили.
Светлану отправили в город Горький (ныне – Нижний Новгород). Вернее сказать, не «отправили», а этапировали, поскольку, согласно действовавшему законодательству, зэки, покидавшие зону ради строек народного хозяйства, направлялись к месту своей будущей трудовой деятельности «в порядке, установленном для лиц, осужденных к лишению свободы». Женский этап ничем не отличался от мужского: те же автозаки, те же «столыпинские» вагоны, те же перебежки на полусогнутых и те же конвойные с овчарками, заливающимися злобным лаем и готовыми рвать и грызть насмерть перепуганных зэчек. Доставленная в Горький 18 августа, Светлана в тот же день была освобождена из-под стражи и получила на руки выписанную еще 4 августа справку об освобождении – основной документ, который будет удостоверять ее личность все последующие месяцы. Местом ее работы стал арматурный цех Горьковского автозавода – здесь изготовлялись детали для черных «Волг», предназначенных в СССР для высшего чиновничьего состава.
