Общий режим, который ожидал Азадовского, вовсе не означает, как можно подумать, более «легкий» или даже «щадящий» режим заключения. Он, безусловно, отличается от зон усиленного и строгого режима (от «усилкá» – для впервые осужденных к лишению свободы на срок свыше трех лет за тяжкие преступления; и от «строгачá», для уже отбывавших ранее наказание в виде лишения свободы либо совершивших особо опасные государственные преступления) режимом содержания, количеством разрешенных посылок или передач, бандеролей и писем, регламентом свиданий с родственниками и т. д. Тем не менее колония общего режима, куда попадают, как правило, по первой судимости, вызывает у «неофитов» глубокое нравственное потрясение. Столкновение несведущего человека с зоной – почти всегда шок; и его испытывают почти все «первоходки». Эту особенность отметил Ю.Т. Золотарев, бывший сотрудник колонии в соседнем Уптаре, оставивший любопытные воспоминания о магаданских реалиях той поры:
Самый тяжелый, самый неуправляемый контингент заключенных – это колонии общего режима. Люди с первой судимостью, попавшие в такую колонию, очень болезненно проходят период адаптации. Само по себе лишение свободного передвижения в пространстве, отсутствие бытовых условий, к которым привык, – это уже тяжело переживается. А тут еще распорядок дня, все по командам, да и окружение таких же, как сам, – бодрости не добавляет.
Если говорить о зоне ИТК-5, что в городе Сусумане, то по тогдашним меркам она была не такой большой (всего несколько сот человек). Воровская иерархия, в 1980-е годы еще влиятельная на «материковых» зонах, была здесь заметно слабее, а настроение начальства определялось контингентом, характерным для колоний общего режима, – то есть шпаной, осужденной в основном по статье «хулиганство», а также за разные мелкие прегрешения – кража, угон автомобиля, подделка документа, нарушение паспортного режима и т. д. Значительная часть (в основном ингуши) сидела «за золото», то есть незаконное старательство, ведь золотодобыча была издавна основным колымским промыслом.
Исправительно-трудовые учреждения Магаданской области обслуживали преимущественно нужды самой области, принимая осужденных местными судами. Это, с одной стороны, формировало настороженность к «чужакам», но, с другой, – несколько смягчало ситуацию. Ни беспредела блатных, ни беспредела «ментов» в Сусумане не было – во всяком случае, по сравнению с «материковыми» зонами. Когда ты надеешься выйти на волю и вернуться домой, где ты почти точно встретишь соседей по нарам или их родственников, то стараешься вести себя, сообразуясь с этими обстоятельствами.
Подытоживая, можно сказать, что сусуманская зона была далеко не худшим местом, куда можно было попасть, чтобы досиживать год и четыре месяца.
Стоит отметить, что весть об этапировании Азадовского из Ленинграда в Сусуман поначалу не у всех укладывалась в голове: длительное ожидание этапа в Крестах, а затем и сам двухмесячный этап послужили поводом для информационного недоразумения. «Вести из СССР», издаваемые в Мюнхене Кронидом Любарским, сообщили: «К. Азадовский условно освобожден с обязательным привлечением к труду. Он находится на “стройках народного хозяйства” в г. Сусуман Магаданской обл.». То есть мало кто даже на воле мог принять за правду, что Азадовского по его «легкой» статье отправили в Колымский край на зону; другое дело – на «химию», это казалось более правдоподобным.
Абсурдность этой ситуации действительно била в глаза: осужденного по «легкой» статье тащат через всю страну, и он прибывает в Сусуман досиживать срок, когда ему остается 1 год и 4 месяца. Зачем? С какой целью?
Уже 10 лет назад, когда диссидент Андрей Амальрик был арестован в Москве, этапирован для суда в Новосибирск, а затем со сроком 3 года усиленного режима по статье 190-1 – на колымскую зону, эта ситуация воспринималась как нечто из ряда вон выходящее. Амальрик попал на зону усиленного режима в поселке Тáлая (на полпути между Магаданом и Сусуманом). В своих записках он вспоминал, с каким недоверием к нему относились и сами заключенные, и работники пересылочных тюрем, конвоев и колонии и как они объясняли его длительное перемещение по стране:
– Антисоветчик, что ли? С таким сроком – и на Колыму!..
– Антисоветчик, – сказал я, почувствовав даже гордость…
Никто не верил, что со сроком 3 года могут этапом гнать на Колыму без политической подоплеки. Ровно то же самое происходило и в 1978 году, когда по той же статье 190-1 из Москвы сперва в Иркутскую область, а затем и в Усть-Неру Якутской АССР (на 380 км дальше по трассе, чем Сусуман) этапировали Александра Подрабинека.
Когда же на колымскую землю вступил Азадовский, удивления было не меньше. Его рассказы о сроке в два года по 224-й статье вызывали лишь улыбку. На все доводы Азадовского относительно «бытовой» версии, – которой, как мы уже говорили, он некоторое время придерживался, – «коллеги» как правило, кивали, но не верили, а некоторые из сидельцев говорили ему об этом открыто.
Встретили Азадовского в колонии настороженно. По прибытии состоялись ритуальные беседы начальства с вновь прибывшим. Сначала вызвал начальник оперчасти, затем «замполит» – заместитель начальника по ПВР (политико-воспитательной работе). Начальство колонии не слишком скрывало свое неудовольствие в связи с появлением Азадовского. Отношение к «политическим» у сотрудников исправительно-трудовых учреждений по традиции заведомо отрицательное: обычно от них ждут письменных жалоб, а также голодовок и прочих «нарушений режима содержания». Такие заключенные, за которыми тянется «шлейф», могут при определенных условиях сильно осложнить жизнь лагерного начальства. Лишняя головная боль!
Решая вопрос о том, в какой отряд и на какую работу направить Азадовского, администрация не могла не учитывать специфики «новобранца». Тем более что главк в то время инструктировал: отношение к так называемым диссидентам должно быть настороженное и жесткое.
Следы такой «установочной линии» мы можем найти даже в служебных изданиях той поры, например в журнале МВД СССР для сотрудников ИТУ «К новой жизни», в январском номере которого за 1979 год была напечатана программная статья под названием «“Узники совести”? Нет, люди без чести!». Она начинается с «письма читателя» З.П. Довганича из Пермской колонии ИТК-36. Вот что рассказал этот зэк о своих солагерниках:
Они – действительно враги советского народа, эта жалкая кучка отщепенцев, сделавших своей профессией подрывную работу против социализма. Но делают они свое грязное дело отнюдь не из каких-то идейных соображений, а за деньги, за валюту. И во имя своей корысти эти мелкие, ничтожные по своей натуре людишки, у которых нет в душе ничего святого, да и сама душа-то вряд ли есть, готовы оплевать все, что угодно. Вся их «борьба», все их «убеждения» – только показуха, предназначенная для Запада в расчете на лишнюю пригоршню медных грошей от покровителей и заказчиков. Платят им за ложь и клевету на свое Отечество, за то, чтобы они изображали из себя «страдальцев». И чтобы создавать вокруг себя шумиху, они постоянно изобретают всевозможные провокации. Их любимый метод – всяческое поношение представителей администрации колонии.
Не ограничившись публикацией этого письма, журнал командировал в зону корреспондентов, и они расспросили осужденного подробнее обо всем том, что он сообщил ранее: о липовых голодовках сионистов, о том, как у В. Буковского на зоне была «целая торговая контора», как другой осужденный, С.А. Ковалев, «стряпает» жалобы… И вообще, отмечает издание, эти «инакомыслящие» с высшим образованием («Выучил их народ!») – все они только и делают, что пишут. Казалось бы, чего им недостает?
Вся территория нашей колонии летом покрыта травой, много зелени. Есть скверик, цветы. Аллея – липы, рябина, черемуха, березы – где-то около двух сотен деревьев в колонии. Есть у нас спортивная площадка. На работу ходить всего триста метров. В цехах сухо, тепло… Есть библиотека, кино. Осужденные выписывают любые советские газеты и журналы. Только вот используют господа «диссиденты» свой досуг не на добрые дела. Они строчат и строчат клевету на Советский Союз, фабрикуют разные крикливые «обращения», «петиции», в которых ни слова правды…
Таковы они, отщепенцы – люди без стыда и совести. Но пусть не создается у читателя впечатление, что подобны этой жалкой кучке предателей все советские граждане, оступившиеся в жизни. Конечно же, подавляющее число людей, вступивших в конфликт с нашим советским правопорядком, искренне раскаялись и полны желания загладить свою вину перед народом.
Такая пропаганда, проводившаяся в среде сотрудников исправительно-трудовых учреждений силами другой спецслужбы, безусловно формировала предвзятое отношение к политзаключенным. Отдельно нужно указать на следующий факт: к моменту публикации этого письма Довганича сам он уже был на свободе – его отпустили по УДО 5 сентября 1978 года. Нетрудно понять, почему и за какие заслуги. А в 2013 году В.А. Белов, бывший в 1972–1980 годах начальником отряда в ИТК-36, заявил в своем интервью пермскому изданию «Суть времени», что Довганич «политическим» вообще не был…
