и прогресс, и даже считается дурным тоном использовать это старое и ненавистное слово для его обозначения. Однако всякий раз, когда империализм начинает восхвалять собственные добродетели, стоит пересчитать содержимое своих карманов. Оказывается, эта новая модель империализма не делает колонии более процветающими, даже если обогащает отдельные «полюса развития». Она не смягчает социальное напряжение, а, напротив, обостряет его; еще больше распространяет бедность и концентрирует богатства: платит зарплаты в 20 раз меньше, чем в Детройте, и взимает цены в три раза выше, чем в Нью-Йорке. Империализм захватывает внутренний рынок и ключевые механизмы производственной системы; присваивает себе прогресс, решает его направление и устанавливает ему границы; распоряжается национальным кредитом и направляет внешнюю торговлю по своему усмотрению; не только денатурализирует промышленность, но и лишает национальные экономики прибылей, которые они производят. Он способствует растрате ресурсов, отклоняя значительную часть экономического излишка за границу; не вкладывает капиталы в развитие, а, напротив, изымает их. По данным ЭКЛАК, за последние годы отток прибыли от прямых инвестиций США в Латинской Америке в пять раз превысил приток новых инвестиций. Чтобы компании могли вывозить свои прибыли, страны влезают в долги, занимая деньги в иностранных банках и международных кредитных организациях, что увеличивает будущие потери. Промышленные инвестиции приводят к тем же последствиям, что и «традиционные» вложения.
В жестких рамках мирового капитализма, интегрированного вокруг крупных американских корпораций, индустриализация Латинской Америки оставляет все меньше надежды прогрессу и национальному освобождению. Талисман лишился сил после сокрушительных поражений прошлого века, когда портовые города одержали победу над странами, а свобода торговли уничтожила едва зарождавшуюся национальную промышленность. XX век не породил сильной и созидательной индустриальной буржуазии, которая могла бы возобновить эту задачу и довести ее до конца. Все попытки застряли на полпути. Индустриальная буржуазия Латинской Америки оказалась в положении карликов: она постарела, но так и не выросла. Сегодня наши буржуа – это комиссионеры или чиновники всемогущих бывших корпораций. По правде говоря, они никогда не заслуживали иной судьбы.
Ворота открывают часовые: преступное бессилие национальной буржуазии
Современная структура промышленности в Аргентине, Бразилии и Мексике – трех главных центрах развития Латинской Америки – уже демонстрирует типичные искажения отражательного развития. В остальных, более слабых странах спутниковая индустриализация произошла, за редкими исключениями, без значительных затруднений. Сегодня это не конкурентоспособный капитализм, который экспортирует не только товары и капиталы, но и целые фабрики, проникая и захватывая все подряд. Это промышленная интеграция на международном уровне, консолидированная капитализмом эпохи крупных транснациональных корпораций – монополий бесконечных масштабов, охватывающих самые разнообразные виды деятельности в самых разных уголках земного шара [4].
Концентрация американского капитала в Латинской Америке выше, чем в самих Соединенных Штатах; горстка компаний контролирует подавляющее большинство инвестиций. Для них нация – это не задача, которую нужно выполнить, не флаг, который нужно защищать, не судьба, которую нужно завоевать. Для них нация – это не более чем препятствие, которое нужно перепрыгнуть, потому что суверенитет иногда неудобен, и сочный плод, который нужно съесть. Но разве для правящих классов любой страны нация – это ответственная задача? Мощное наступление империалистического капитала застало местную промышленность беззащитной и лишенной осознания своей исторической роли. Буржуазия примкнула к иностранной интервенции без слез и крови; что касается государства, то его влияние на латиноамериканскую экономику, ослабевающее на протяжении последних двух десятилетий, сведено к минимуму благодаря «услугам» Международного валютного фонда. Американские корпорации вошли в Европу как завоеватели и подчинили себе развитие старого континента до такой степени, что вскоре, как утверждается, американская промышленность, расположенная там, станет третьей по мощности индустриальной силой планеты после США и Советского Союза [5]. Если европейская буржуазия, со всеми ее традициями и мощью, оказалась не в состоянии остановить этот процесс, можно ли было ожидать, что латиноамериканская буржуазия на данном историческом этапе истории возглавит развитие промышленности в своих странах? Напротив, в Латинской Америке процесс утраты национальной самостоятельности оказался гораздо более стремительным и дешевым и привел к несравненно худшим последствиям.
Промышленный рост Латинской Америки в XX веке был инициирован извне. Он не стал результатом целенаправленной политики национального развития, не был венцом созревания производительных сил и не вылился из разрешения внутренних конфликтов между землевладельцами и национальным ремесленным производством, которое угасло, едва появившись. Латиноамериканская индустрия зародилась в рамках агроэкспортной системы как ответ на серьезный дисбаланс, вызванный падением внешней торговли. И в самом деле, две мировые войны и в особенности глубокая депрессия, начавшаяся с биржевого краха черной пятницы в октябре 1929 года, привели к резкому сокращению экспорта в регионе и, следовательно, к значительному снижению способности импортировать. Внутренние цены на промышленные товары иностранного производства, которые внезапно стали дефицитными, резко выросли. Но и тогда промышленный класс, свободный от традиционной зависимости, так и не возник: мощный импульс развитию производства придал капитал, накопленный в руках землевладельцев и импортеров. Именно крупные скотоводы добились введения валютного контроля в Аргентине. Президент Общества сельского хозяйства, ставший министром сельского хозяйства, в 1933 году заявил: «Изоляция, в которой мы оказались из-за хаоса в мире, заставляет нас производить в стране то, что мы больше не можем приобрести в странах, которые перестали у нас покупать»[116] [6]. Кофейные фазендейру – владельцы крупных кофейных плантаций – направили значительную часть своих капиталов, накопленных за счет внешней торговли, на индустриализацию Сан-Паулу. «В отличие от индустриализации в ныне развитых странах, – говорится в одном правительственном документе [7], – процесс индустриализации в Бразилии развивался не постепенно, как часть общего процесса экономической трансформации. Напротив, это был быстрый и интенсивный феномен, который наложился на существующую экономико-социальную структуру, не полностью ее изменив, что привело к глубоким секторным и региональным различиям, характерным для бразильского общества».
Новая индустрия сразу укрепилась за таможенными барьерами, которые правительства воздвигли для ее защиты. Ее рост стал возможен благодаря мерам, принятым государством, таким как ограничение и контроль импорта, установление специальных обменных курсов, освобождение от налогов, закупка или финансирование излишков производства, строительство дорог для транспортировки сырья и товаров, а также создание или расширение источников энергии. Правительства Жетулиу Варгаса (1930–1945 и 1951–1954), Ласаро Карденаса (1934–1940) и Хуана Доминго Перона (1946–1955), которые отличались националистической политикой и широкой популярностью среди населения, отражали в Бразилии, Мексике и Аргентине необходимость запуска, развития или консолидации национальной промышленности, в зависимости от каждого случая и периода. Фактически «дух предпринимательства», который характеризует буржуазию в развитых капиталистических странах, в Латинской Америке был скорее чертой государства, особенно в эти периоды решительных преобразований. Государство заняло место класса, появление которого история требовала, но без
