к земле сполз Геннадий. Поздоровался с Сашей, мазнул своим потом Сашину сухую ладонь, и, когда они вместе вошли в лифт, Саша вытерла ее о платье. «Вы хотели еще раз взглянуть на квартиру перед подписанием документов?» – спросила Саша. «Да, в прошлый раз не успел все посмотреть, если вы помните», – ответил Геннадий. Он сказал это так, будто Саша осталась ему должна после случая с Женей и разбитой вазой, но для Саши тот день был хорошим, и ей было все равно, что думает об этом Геннадий.
Зашли в квартиру. Саша шагнула к тумбе и положила на нее сумку, из которой торчала папка с документами. «Что еще вам рассказать о квартире?» – спросила она и в ответ услышала, как дважды клацнул дверной замок. Зачем вы закрыли дверь? Саша обернулась и увидела в Геннадии намерение, желание, потно-звериное, он был уличным котом, учуявшим течку. Не хочу, чтобы нам мешали. Саша смотрела за Геннадия, на дверь, три шага – и я у двери, подумала Саша, надо только дважды повернуть ручку, позади себя нащупала сумку, взяла. Не хочу, чтобы нам мешали, повторил Геннадий. Он шагнул к Саше, и тогда стало понятно, что выбираться надо прямо сейчас. Саша скакнула влево, чтобы обогнуть, чтобы через три шага дверь, чтобы два поворота и убежать, но Геннадий схватил Сашину руку, крутанул ее и вдавил саму Сашу в стену. Он оказался сильным, очень сильным, намного сильнее, чем можно было подумать, и, когда его губы шлепнулись на Сашины, Саша рванулась еще раз, но ничего не вышло, и тогда она решила тоже его целовать, чтобы мышцы Геннадия ослабли; он стал хвататься за Сашину попу, и вся его сила ушла в пальцы, тогда Саша оторвала себя, выскользнула и побежала не к двери, а в гостиную; Саша толкнула балконную дверь и выпрыгнула наружу, на воздух, на платформу, торчащую в улицу, где были разные люди, работающие на стройке и живущие по соседству, Саша сняла через голову платье и бросила его в гостиную.
– А давай прямо здесь, чтобы все видели!
Саша смеялась, смеялась грубо, будто была не Сашей, а банкой с гвоздями. Геннадий, облезлый кот, встал в гостиной, совсем не сильный, почти безмышечный. Зайди, крикнул Геннадий. Зайди обратно.
– Эй, люди! Эй!
Саша навалилась на балконные перила животом, ее грудь, совсем небольшая, закрытая лифчиком, чтобы соски не дырявили платье, стала тяжелой, шестиэтажная гравитация тянула к земле. Девушка, у вас все в порядке, крикнул строитель с лесов противоположного дома. Саша смеется, ржет, стучат гвозди в банке, клиент-насильник, облезлый кот, сдувается и поэтому шипит. Ты, дура, зайди обратно. Девушка, у вас все хорошо, кричит строитель. Не позорь меня, тварь, орет клиент.
– Давай, выходи, пусть все увидят нашу любовь!
Саше весело, весело, она становится собой, Сашей, а еще становится ею, Остапкой, которой все безразлично и поэтому свободно, которая жива и мертва одновременно.
Ненормальная, блядь, дура, сказал Геннадий. Два раза щелкнуло, один раз хлопнуло.
Саша зашла внутрь, не стала запирать входную дверь, не стала надевать платье, сходила в прихожую за сумкой, достала из нее телефон и легла на диван как была, в нижнем белье. Открыла в телефоне какой-то паблик, что-то с картинками, стала скроллить, медленно, вчитываясь в каждую надпись на каждом изображении. Саше снова было смешно, но уже по-другому, уже без гвоздей в банке, даже жаль, подумала Саша, что это ощущение себя собой так быстро заканчивается. Телефон дрогнул, потому что пришло сообщение от Леши.
Саш, только что закончил занятие. Ты как после Джумбера? Как себя чувствуешь?
да вообще ок уже забыла не волнуйся
А как в целом дела? Женя сделал хорошую акварель.
вообще норм
правда меня только что чуть не изнасиловал клиент
Боже! Кошмар! Мне приехать? Давай приеду, Саша. Куда?
да не все ок спасибо он уже ушел
Точно ушел? Давай приеду, чтобы ты не была одна.
дада точно не надо я в порядке
Хочешь, выпьем завтра кофе?
послезавтра давай
Окей, Саш. Звони мне сразу же, если что. Я очень волнуюсь.
блин а как мы встретимся на кофе если я свободна пока Женя с тобой
давай поздно вечером
у Жени в 10 отбой
только выбери сам кафе я не знаю тут ночную жизнь
Леша пообещал, что выберет. Спросил, можно ли ей потом позвонить. Еще раз сказал, что волнуется. Потом прислал гифку со смешной собакой. Отправил фото Жениной акварели. Сказал, что рядом и готов поддержать. Каждое Лешино слово укладывалось Саше на живот и грудь. Саша будто оказалась под пушистым одеялом из мелких синтетических ворсинок. А еще она поняла, что очень устала, поставила будильник на через час и уснула, так и не заперев дверь.
* * *
Саша плохо помнила, что с ней происходило после болезни. Ее память не пострадала, Саша восстановилась и снова стала сильной, забирающейся на любой остапкинский утес, уроки тоже больше не казались ей сложными. Просто Сашина жизнь все катилась и катилась по серому-пыльному, через шумное-крикливое, у нее не было хобби или каких-то серьезных увлечений, а ребятам, которые хотели проводить с ней время, она рано или поздно говорила что-нибудь гадкое, грязное, чтобы только не ввязываться в то суетливое и мешающее, что называется дружбой. Саше хотелось говорить только с Женей, но Женя все чаще выбирал молчать, он всегда был весь измотанный, будто бы переработавший, усталый. Сначала он перестал выговаривать из себя болящее, все эти мозоли, натертые матерью и одноклассниками. Потом он все реже находил в себе неболящее, интересное, что могло бы захватить Сашу. Им обоим не казалось это каким-то отдалением друг от друга, разрывом, просто они выжидали: оба протискивались через свою подростковость, оба смотрели в свое будущее совершеннолетие, когда смогут сбросить все школьное и домашнее, стать свободными и вместе расхаживающими куда им только захочется.
Когда Саше исполнилось шестнадцать, ее тело оставалось почти детским. Саша стала выше мамы, но волосы под мышками едва пушились, а грудь все еще почти отсутствовала и совсем не болела: Саша рассматривала ее в зеркале и видела только две темные пуговки на припухлостях, грудь напоминала Саше комариные укусы. Однажды мама вернулась с рынка и вынула из большого пакета еще один маленький, прозрачный, с чем-то нежным внутри. «Это тебе, получается, протез», – засмеялась мать. Она вообще стала чаще смеяться, иногда на ней совсем не оказывалось колкости и ледяной
