императоре и галдеж собравшихся господ. Луань Ай поприветствовала вошедших, и стоящий рядом с ней окруженный толпой величавый мужчина громко выкрикнул:
– Господин У, господин Мэн! Наконец-то все в сборе. Прошу к столу! – Это и был владыка Востока. Только он успел пригласить юношей, как его отвлекли другие гости, и он, громко смеясь, утонул в разговорах.
У Чан побрел было за Мэн Чао, но тот его остановил и тихо пояснил:
– Тебе за стол к северным господам. Но не переживай, в покое я тебя не оставлю, вскоре переберусь поближе.
Представители Севера, Юго-Запада и Востока сидели отдельно, друг напротив друга. Северяне были размещены будто бы на переговорах между двумя врагами – семейством Луань и Ба. Подобного ребячества У Чану в жизни не приходилось видеть. Не лучше ли, наоборот, усадить всех поближе, чтобы сгладить углы?
В итоге столы образовывали ровный квадрат с недостающей четвертой гранью: Юго-Запад со своими пестрыми красными и желтыми одеяниями, Восток с золотыми и синими одеждами и Север, который выглядел лишним: все трое избранных были одеты кто во что горазд, даже без намека на единый стиль. Взглянув на свои, а после на одеяния Бань Лоу и Цюань Миншэна, У Чан невольно подумал о птицах его величества, о которых сейчас пели две тонкоголосые барышни: церемониальные облачения как раз были похожи на оперение императорских павлинов – один был в черных одеждах, другой в нефритовых, а третий в ярко-синих.
– Пестрые птички величаво танцуют. Яркое перышко упало к ногам его величества. Кому же удача на этот раз улыбнется?
И хотя песня рассказывала о добром жесте Агатового императора, который подарил по перу каждому значимому семейству Поднебесной в знак примирения, У Чан счел выбор подобных мотивов для торжества довольно странным. Словно этим владыка Луань пытался что-то сказать присутствующим.
У Чан перевел взгляд на охваченный весельем столик справа, за которым как раз расположилось семейство Луань, и заметил, как его все поприветствовали поднятой пиалой. Внезапно в огромном помещении потемнело, а звуки затихли. Словно Небеса рухнули и погребли все под собой. В кромешной тьме и тишине, периодически прерываемой легким шушуканьем и шуршаньем, У Чан почувствовал, как его слегка толкнули.
– Давайте-давайте, господин Цюань, тут места предостаточно, подвиньтесь чуток…
И в момент, когда человек со знакомым голосом плюхнулся рядом, чему У Чан совершенно не удивился, сцена в центре зала озарилась светом.
– Видишь, говорил же, что не брошу тебя одного, – прошептал Мэн Чао и обнял У Чана за плечо. – Сидишь с кислой миной. Чего вечно такой серьезный? Я бы предложил господину У винца для хорошего настроения, но лекарь мне запретил. Так что уж извини.
У Чан присмотрелся к расплывающейся улыбке Мэн Чао и скривился:
– Ты что, уже пьян? От тебя разит алкоголем! Когда ты только успел?
– Ой, да не ворчи! – Мэн Чао притянул приятеля поближе. – Я всего лишь выказал уважение владыке, ни чаркой больше. Этот достопочтенный хотел выпить с тобой, и я взял эту ношу на себя…
Пока они болтали, на маленькой сцене ряженые люди начали выстраиваться в ряд. Каждому гостю поднесли сладкие и острые закуски. Склонив головы, служанки наполнили пиалы чаем и придвинули их господам. Перед уходом одна девушка украдкой взглянула на двоих обнимающихся будущих богов и хихикнула. Мэн Чао прижался щекой к щеке У Чана и пропел:
– Ах ты сердцеед! Не успел поправиться, а уже наших восточных красавиц одним только взглядом соблазняешь! – Он на секунду затих и прильнул к приятелю сильнее. – О Небеса, Чан-Чан[82], ты такой прохладный… Здесь душно, просто ужас!
– Отодвинься, пьянь! Тебе и жарко потому, что ты напился! Веди себя прилично, не то владыка Луань не так о тебе подумает.
– Да все нормально… Я ему как сын родной, вон, глянь, – Мэн Чао показал в сторону стола с представителями Востока, и глава семейства Луань радушно им кивнул. Подняв пиалу чая в ответ, Мэн Чао отпил из нее и добавил: – Видишь, все в порядке.
В размеренный галдеж резко ворвался протяженный женский крик, отчего каждый подпрыгнул, а после послышался звук семиструнного циня[83]. Одна из барышень на сцене, размахивая рукавами в разные стороны, начала тоненько запевать. И хоть ее песня была довольно милой, от того, как она периодически повизгивала, в ушах у многих гостей зазвенело.
У Чан поинтересовался у Мэн Чао:
– Почему мы вообще сидим тут, а не общаемся с владыкой? Я думал, все будет проходить так же, как на встрече с господином Ба Юншэном, когда мы посетили Юг, – тихо и мирно.
– Глупышка Чан-Чан… Тебе бы получше узнать Восток. Сейчас ты, по сути, и общаешься с нашим владыкой. Он приготовил это представление для нас, чтобы через танцы и песни выказать уважение и рассказать о своей стране. Достопочтенный господин Луань – прекрасный человек, он был так обеспокоен нашим визитом, что решил в такой форме поведать историю становления Востока. И если Чан-Чан не будет таким строгим к нашим традициям, то он обязательно проникнется духом этого края.
У Чан пихнул Мэн Чао локтем в бок:
– Во-первых, не зови меня так, меня даже родные так не зовут!
– Но как же… Чан-Чан, ты мне как брат!
У Чан отпрянул от опьяневшего и добавил:
– А во-вторых, как мне понять по танцу и пению, что именно владыка Луань хотел сказать? Я мало что смыслю в ваших песнопениях…
Мэн Чао отпил из пиалы и горделиво заявил:
– Так потому-то я здесь. Я, как старший, ответственен за тебя и поясню смысл каждого представления.
У Чан аж подавился чаем, услышав его слова.
– Старше?! И на сколько же, позвольте узнать?
Мэн Чао принялся считать на пальцах и под влиянием выпитого сам запутался в ответе.
– Одиннадцать! – выдал У Чан. – Всего лишь одиннадцать месяцев. Даже не год. Напился, что посчитать не можешь. Судя по твоей довольной физиономии, это мне придется брать за тебя ответственность…
Мэн Чао расплылся в улыбке и прижался к приятелю вновь.
– Чан-Чан, а ты, оказывается, никакой не равнодушный, а очень даже заботливый брат…
– Отстань!
Песнопение громкоголосой барышни закончилось, и она скрылась за ширмой. На маленькую сценку вышла небольшая группа красавиц со скрытыми лицами. Они выстроились в ряд и, повторяя друг за другом, принялись вытанцовывать под глухие удары тангу́[84]. Два молодца, стоявшие по краям импровизированной сцены, ударяли тонкими палками по барабанам, и под каждый новый оглушительный «тун-н!» танцовщицы меняли позы. Выглядело все так, будто они были в трансе.
Немного погодя к звукам тангу присоединились быстрые, резвые нотки струнного инструмента, скрытого от зрителей ширмой. Силуэт девушки, державшей его в руках, подсветился, и тайна открылась – она играла на пи́пе[85], что, не умолкая под тонкими пальчиками, зазывала присутствующих обратить внимание на нее.
Как только пипа подключилась к представлению, танец девушек стал в разы оживленнее, а движения плавнее. И с очередным барабанным «тун-н!» танцовщицы ускорялись.
У Чан подозвал Мэн Чао поближе и прошептал:
– Ничего не понимаю в танце, и большая странность для меня – маски на лицах.
Мэн Чао взглянул на белые фарфоровые лисьи мордочки барышень и ответил:
– Ну, тут все просто: они сейчас танцуют приветственный танец богам «Лик бессмертного». Раньше у людей считалось хорошим тоном скрывать свое лицо под маской животного при встрече с небожителем. Как раз сейчас он выйдет, и ты все поймешь.
«Он?» – повторил про себя У Чан и продолжил наблюдать.
Барышни с рукавами до пола кружились и извивались: то в одну сторону вскинут руки, то в другую, склонив голову на плечо. Жар от их энергичных движений расползался по всему залу. Прогремел последний удар тангу, и все на сцене упали будто замертво. Пипа замолкла, и большое помещение заполнилось голосами зрителей. У Чан осмотрелся и заметил, что почти каждый находящийся в зале с предвкушением ждал чего-то или кого-то. Возможно, именно того, о ком упомянул Мэн Чао. Танцующие плавно встали, протягивая руки к небу, и в уважительном поклоне встретили высокого узкоплечего господина. Под щелкающие звуки гуцинь все расступились. Вошедший в центр сцены мужчина, как волнорез, поделил толпу девушек и остановился. В руках он держал обычную на вид веточку гибискуса. Заиграла легкая мелодия, от которой у каждого слушателя в голове предстал образ яшмового дерева, колышущегося на ветру[86].
– Мэн Чао, я же правильно понял, это мелодия «Сойти в суетной мир»?
– Да, а это первый
