Разве чай на такое способен?
– Ну, такого эффекта от нашего традиционного дурман-чая я еще не чувствовал, для нас он как расслабляющий напиток. Я бы даже сказал: он должен восстанавливать гармонию тела и духа, но никак не наоборот. Вон, глянь на Луань Ай, к ее столу уже второй чайничек принесли.
У Чан никак не ответил и уж тем более не мог понять, что происходит. Он продолжил смотреть представление. Девушки в этот раз вышли без масок, но они так быстро меняли позы, что их движения и лица расплывались в глазах наследника. Вскоре и энергичная музыка пипы стала резкой и неприятной, настолько, что все звуки смешались в единый неистовый гул. Мэн Чао, аплодируя красавицам, болтал без умолку, но все его слова доносились до У Чана бульканьем, поэтому одурманенный попытался сосредоточиться на сцене, стараясь не отвлекаться на тошнотворные ощущения.
Девушки махнули длинными рукавами, и за их спинами появился мужчина. Непохоже, что он был актером. Все танцевали, а он вальяжно развалился на полу, положив голову на одну руку. Своими черными, как вороново крыло, одеяниями он совсем не подходил к яркому представлению. В руке, упирающейся в колено, он держал половинку фарфоровой маски лисы, которая скрывала лишь верхнюю часть его лица. Странно, но для У Чана он был единственной четкой фигурой на сцене.
Предельно сосредоточившись на нем, У Чан поинтересовался:
– Мэн Чао, а кто тот господин?
– В центре? Купец.
– Нет, другой. Тот, что сидит на полу позади танцующих.
Мэн Чао слегка привстал:
– Ну ты и шутник, такого там нет! Зачем дурачишь меня?
У Чан отмахнулся и, облокотившись на стол, собрался с силами. Он поморгал, но мужчина из его поля зрения так и не пропал, даже стал более четким, словно наваждение какое-то. Распущенные черные волосы чуть ниже плеча, украшенное мелкими узорами одеяние, кожаные сапоги, которыми он притопывал в такт мелодии, и не сходящая с лица ухмылка – все это У Чан видел так, если бы в действительности стоял перед лежавшим на сцене человеком. В его белой маске были прорези для глаз, но свет так неудачно падал, что было неясно, на что именно смотрит этот господин.
У Чана словно чем-то тяжелым огрели, он начал ощущать жутчайшую боль, будто бы кто-то продел через его голову нить. Наследник уже было хотел сдаться и оторваться от рассматривания восседающего на полу, как мужчина вдруг повернул голову к нему и медленно опустил маску. Внутри У Чана все сжалось от желания разглядеть неизвестного как можно лучше. Однако рассмотреть его лицо все-таки не вышло: девушка на сцене проскользнула между ними, и, когда ткань ее одеяний пролетела перед взором юноши, мужчина исчез.
У Чан подскочил, не веря своим глазам, и тут же зашатался, как изрядно выпивший.
– Ой-ой, ты куда? Вот, садись обратно, – запереживал Мэн Чао. – Что с тобой сегодня? Погоди-ка… – он поднял пиалу У Чана, принюхался и сказал: – Это и правда чай, алкоголем и не пахнет. Давай, может, я тебя отведу в твои покои?
Но У Чан похлопал его по плечу, усадив на место, и успокоил:
– Все нормально, не переживай. Я помню дорогу.
Он тихо удалился из зала, и Мэн Чао увидел, как Луань Ай машет ему. Она приложила руку ко рту и что-то произнесла. Из-за расстояния между их столами и шума ее слова никогда бы не долетели до него, но он разобрал ее вопрос по губам: «Что это с У Тяньбао?» – и в ответ лишь пожал плечами.
Глава 23
Перо феникса и блюдо его величества
Остаток ночи У Чан провел в агонии. Наверное, впервые он осознал, каково живется его наставнику с плохим сном. Го Бохай не жаловался воспитаннику на недостаток сна, но по его ночному ворочанию можно было только предположить, что за ужасы творятся в его сновидениях. Бывали дни, когда У Чан, наказанный, засиживался в его покоях допоздна и, переписывая книги, становился свидетелем того, как спит учитель. Во сне Го Бохай и ворочался, и бубнил, и даже протяжно стонал, словно от нестерпимой раны, одним словом – все, только не спокойно почивал. И выглядело это всегда печально.
Этой ночью У Чану казалось, что он вот-вот уснет, уже начинает видеть сон, но какой-то шорох или скрип будто резким ударом в гонг каждый раз пробуждали его, заставляя все внутри сжиматься. Спустя пару часов ворочания, как заведенная юла, он немного свыкся с необъяснимым чувством тревоги, постоянно застающим его врасплох, и, уже путая, где сон, а где явь, наконец опустил веки и уснул.
Было душно, одеяло, обвившее все его тело, во сне представлялось ему толстым хвостом змеи из ущелья Шуйлун, а шорохи в комнате – перешептываниями избранных господ. Эти ощущения с каждой минутой усугублялись и становились настырнее. И постепенно к ним присоединилось шарканье, будто кто-то в нетерпении ходит туда-сюда по комнате, не отрывая ног от пола.
Духота стала невыносимой, сравнимой с жаром солнца, от которого никуда не скрыться. Это чем-то напоминало тренировочную площадку на горе Хэншань, когда летнее пекло было настолько нещадным, что, казалось, можно было услышать, как влага покидает землю. Под влиянием невольно появившихся воспоминаний У Чан провалился в сон о былых днях. Но только оказавшись там, на высушенной и истоптанной земле, он пал наземь и ощутил, как что-то похожее на невидимый валун придавило его. Глотая воздух, У Чан попытался спихнуть с себя невидимый груз, но тело отказывалось ему подчиняться: он был не в силах даже завести перед собой руку, не то что столкнуть это нечто. В попытках спастись он начал оглядываться по сторонам. У Чан повернул голову налево, и прямо на его глазах появился силуэт мужчины. Это был учитель! Го Бохай сидел на земле в той же бирманской позе, как обычно, удерживая на коленях белоснежный меч. Облокотившись на него, он размеренно читал какую-то книгу. Однако было в нем кое-что незнакомое: легкий ветерок играл с его волосами цвета спелого каштана, которые были на порядок длиннее обычного.
У Чан вдохнул что было сил и окликнул его. Но наставник и бровью не повел. Да и собственный голос показался У Чану каплей в море, которая не в силах нарушить спокойствие. Сколько бы он ни пытался звать Го Бохая, все его слова расщеплялись в воздухе, не долетая до учителя. В итоге У Чан смирился, поскольку, даже оказавшись в ловушке собственного сна, он был не один, и это его утешало.
«Пока вы рядом, со всем можно смириться, как бы ни было тяжело. Не так ли»
Распластавшись на земле, У Чан свыкся с тяжестью на груди так же, как свыкся со звуками в своих покоях, и немного погодя почувствовал, как невидимый валун то ли двинули, то ли слегка приподняли и вновь на него взвалили. Не совсем ясно. Да и как можно определить, что именно происходит в этом сне, когда нет возможности разглядеть неподъемный груз? Но неприятные ощущения в груди, сравнимые с точными ударами палкой, продолжались.
Следующий удар отозвался жгучей болью. У Чан уже был не в состоянии мириться с происходящим. Он стиснул зубы, сморщился и, открыв глаза на следующем ударе, оторопел: оказывается, все это время на его груди прыгал здоровый пес с лапами, как у самого крупного волка.
Собака перестала скакать на нем и замерла. Внешность животного была запоминающейся: белоснежный окрас шерсти, длинный пушистый хвост, которым он вилял, как кот, когда был недоволен, и вытянутая мордочка с черными хитрыми глазами. У Чан подскочил как ошпаренный и прижался ко внутренней стене арки над кроватью: перед ним на постели стоял и внимательно вглядывался в его лицо демонический лис. Возможно, с «демоническим» он погорячился, но такого здорового лиса ни в одном месте Поднебесной еще никто, пожалуй, не встречал.
Животное спрыгнуло на пол, и оказалось, что в покоях оно было не одно: рядом сидел еще один четвероногий. Разница между этими двумя поражала: второй был с темно-серым окрасом и желтыми глазами и по внешнему виду походил на волка – тут У Чан не мог ошибиться. А вот белый остался для него загадкой. Длинная шерсть в совокупности с вытянутым носом и хитрым взглядом явно указывала на принадлежность к лисам. Но разве они могут быть такими большущими?
Волк привстал и направился
