небольшим – не больше половины человеческого роста, и это в длину, о высоте и речи не шло. Чавунджа представляла собой плоское создание с овальным телом, которое двигалось за счет сотен крошечных костистых ножек. Голова у этой твари была маленькой, как будто безобидной, с мелкими клыками в круглой пасти. Даже и не скажешь вот так сразу, что хищник… Чавунджа не умела ни хватать своих жертв за горло, ни разрывать на части.
Однако ей это было и не нужно, потому что она никуда не спешила. Чавунджа охотилась, выжидая. Ее плоское тело позволяло ей устроиться на любом растении, а шкура легко меняла цвет. При этом естественный оттенок хищника, свойственный ему в момент движения, напоминал Лорене цвет подгнившей человеческой плоти.
Как только рядом оказывалась подходящая жертва, чавунджа прыгала с дерева или отталкивалась от земли, чтобы попасть на мягкие ткани. Она закреплялась на них всеми своими заостренными ножками. Прежде, чем жертва успевала хоть что-то сделать, из живота чавунджи появлялись жала разного размера, способные пробить даже самую крепкую шкуру. С их помощью чавунджа впрыскивала яд, оставлявший жертву парализованной – до самой смерти.
А смерть эта была страшной, потому что жертва оставалась в сознании. Она, не способная пошевелиться, была вынуждена наблюдать, как гигантские насекомые неторопливо пожирают ее заживо.
Изначально чавунджа не охотилась на людей – их не было на Нергале. Да и потом ей было сложно добраться до колонистов, они быстро научились сопротивляться. Однако Лорене доводилось видеть трупы тех, кто защититься на успел, и это зрелище потом еще долго преследовало ее в ночных кошмарах.
Избранный же и вовсе не собирался сопротивляться. Взрослого мужчину трясло так, что ему едва удавалось удержаться на коленях, он плакал – и пытался улыбнуться, но Лорена давно уже не видела ничего страшнее этой похожей на спазм улыбки мертвеца, который по какому-то недоразумению еще дышит.
Лорена понятия не имела, как он способен выдерживать такое, кем вообще нужно быть… Разве что человеком, которому с детства твердили о величии Брерис. Но разве этого достаточно для такой мучительной смерти? Даже Лорене было жутко вот так бессильно, тупо наблюдать за приближением чавунджи к человеку. Хотелось хоть что-то сделать, и пленнице потребовалась вся сила воли, чтобы остаться на месте. Она ничего бы не смогла… Толпа наблюдала за жертвоприношением со злорадством того, кому сегодня достался удачный жребий. О завтрашнем дне мало кто задумывался.
А потом время ожидания закончилось: чавунджа оттолкнулась от земли и ловко обвила своим плоским телом голову и плечи несчастной жертвы. Мужчина крикнул – коротко, испуганно, наверняка в тот миг, когда ядовитые жала пробили его череп. Ну а потом он кричать перестал. Ужас на его лице на миг замер, как маска, и вскоре черты начали меняться. Сначала – абсолютное безразличие, мягкость, бессильная отстраненность. Зато после этого – восторженное удивление… и счастье. Он смотрел в сторону замершей толпы, однако его глаза будто видели перед собой нечто совершенно иное. Большее. Безупречное…
Глашатай Милосердия, наблюдавшая за ним, осталась довольна.
– Ты видишь? – спросила она. – Видишь ее?
– Я вижу! – крикнул мужчина. – Она передо мной… Матерь наша Брерис бесконечно прекрасна!
Он умирал. Его тело тряслось уже не от страха, а от крупных судорог, прокатывавшихся волнами по всем мышцам. Из его рта, носа, ушей и даже уголков глаз набирающими силу ручьями лилась кровь. Все это должно было причинять ему чудовищную боль – а он будто и не замечал того, что потерял контроль над собственным телом. Мужчина торжествовал, даже угасая. Да и Беллесуну не оставляла его в покое. Она подначивала его, задавала вопросы, заставляла говорить, пока он еще мог. Но даже когда его полуразрушенный мозг потерял способность к связной речи, мужчина продолжал восторженно мычать и выть – до самого конца…
Лорена больше не могла этого выносить. От такого издевательства над самой человеческой сутью к горлу подступала тошнота, и хотелось плакать за того, кто плакать уже не мог, даже если это было не достойно офицера.
Пленница не хотела видеть, что будет дальше. Ни изуродованный чавунджей череп, ни то, что станет с телом «избранного». Ей нужно было уйти, и она повернулась к стоящим живыми бревнами служанкам, попыталась протолкаться между ними. Но они намеренно сцепили руки, не собираясь ее выпускать.
– Разошлись, сигилы! – тихо и зло произнесла Лорена.
– Ты должна смотреть, – заявила одна из служанок. Эта раньше всюду таскалась за Мешхе и явно была не рада гибели старшей.
– Я не хочу на это смотреть!
– Кто спрашивает твое мнение, воровка? Смотри – и, может, у тебя появится душа, если Брерис ниспошлет тебе хоть капельку своей божественной милости!
– Свою божественную милость она может засунуть в свою божественную задницу, я не буду участвовать в ваших диких игрищах!
– А здесь у нас что такое? – прозвенел неожиданно близко и громко голос Беллесуну. – Неужели кто-то решился оскорбить недовольством праздник Брерис?
Отвлекшись на служанок, Лорена перестала обращать внимание на происходящее в центре площади – и очень зря. Мужчина уже был мертв, он лежал на земле, а над остатками его головы пульсировала туша чавунджи. Беллесуну же потеряла интерес к жертве, теперь она стояла в нескольких шагах и рассматривала Лорену холодными голубыми глазами, такими красивыми – и такими пустыми.
– Смотрите-ка! – нараспев произнесла Беллесуну. – Горная воровка не понимает оказанной ей чести. Она и не может понять. Так не знак ли это?
– Какой еще знак? – нахмурилась Лорена.
– Того, что ты оказалась здесь не случайно – именно в день, когда мы благодарим Брерис за ее доброту! Сегодня мы послали к нашей богине нового верного слугу. Как насчет того, чтобы подарить ей ручное животное? Таких подношений мы еще не делали!
Несложно было догадаться, к чему все идет. Лорена понятия не имела, спланировали они всё или Беллесуну действительно обозлилась только сейчас. Для пленницы это ничего не меняло. Она не боялась смерти – но не такой смерти! Ни в какую Брерис она по-прежнему не верила, она не сомневалась, что яд чавунджи просто действует на людей как наркотик. Получается, и она будет унижаться перед толпой дикарей, выкрикивать восторженный вздор, пока какой-то комок слизи пожирает ее мозг…
Все не должно было закончиться вот так. Уж лучше самой свою жизнь оборвать, да хоть на сухие ветви деревьев броситься… Но у Лорены отняли даже право принять последнее решение. Два служителя перехватили ее до того, как она смогла пробить кольцо толпы, оттащили в сторону, заставили стать на колени. Они держали ее умело, вывернув руки, так, что она и дернуться не могла, не то что освободиться. Лорене только и оставалось, что с животным ужасом смотреть на
