держась мизинцами, он по-прежнему доверял лишь ей.
– Давай я поеду с тобой, – сделала последнюю попытку Грета, кладя его руку себе на грудь. – Ты не должен проходить через это в одиночку.
– Я решусь, только если буду один. Иначе… – он помолчал, – я сгорю со стыда.
Поэтому Эйнар поехал без нее. В оконном стекле отражалось его лицо – бледное, с заострившимся носом. Глядя в стекло, Эйнар сравнивал себя с отшельником, который много лет не выглядывал в окошко своей лачуги.
На сиденье напротив лежала газета «Франкфуртер цайтунг», забытая женщиной с младенцем. В газете был опубликован некролог человеку, который сделал состояние на цементе. К некрологу прилагалось фото мужчины со скорбно опущенными уголками рта. Было в этом лице что-то особенное – наверное, по-детски пухлый подбородок.
Эйнар откинулся на спинку и вновь устремил взгляд на свое отражение. В быстро сгущающихся сумерках оно становилось все более мутным и искаженным, и, когда окончательно стемнело, Эйнар вовсе перестал себя узнавать. Потом отражение исчезло, и за окном не было уже ничего, лишь вдалеке мерцали огоньки свиноферм. Купе погрузилось во мрак.
Написать некролог будет нелегко, подумал Эйнар. Скорее всего, Грета составит черновик и сама отнесет его в редакцию. Может, с этого они и начнут – молодые репортеры из «Национальтиденде» с редеющими светлыми волосами. Они возьмут у Греты черновик и перепишут по-своему, все переврав. Под стук паровозных колес Эйнар представил, как будет начинаться его некролог.
«Он родился на болотах. Девочка с болот родилась мальчиком. Эйнар Вегенер никому не рассказывал о том, что первым его воспоминанием был солнечный луч в дырочке бабушкиного платья, которое она надевала на праздник летнего солнцестояния. Широкие рукава с прорезными отверстиями тянутся к его колыбели, и у него возникает мысль – нет, не мысль, а чувство, – что белое солнечное “ушко” будет с ним всегда, так же как другие жизненно важные элементы: вода, свет, тепло. На нем крестильная рубашечка. Его окружают волны кружев, сотканных тетушками покойной матери, мастерицами-рукодельницами. Кружево длиной ниже пят – позже оно будет напоминать Эйнару ажурные занавески в домах датских аристократов. Подсиненный хлопок спадает на плинтус и стелется по дощатому дубовому полу, который костлявая служанка натерла воском. В особняке Ханса были как раз такие занавески, и баронесса Аксгил недовольно цокала языком – самым тонким из всех, что довелось видеть Эйнару, почти что раздвоенным – всякий раз, когда он, девочка, рожденная мальчиком с болот, до них дотрагивался».
Эту часть из некролога вымарают. В нем также не упомянут, как Эйнар мочился в канал, набравшись «Туборгом» после продажи своего первого полотна. Он был молодым копенгагенцем в твидовых штанах, на поясе собиравшихся в гармошку, с лишней дыркой в ремне, пробитой при помощи молотка и гвоздя. В Королевской академии изящных искусств он обучался за счет стипендии для юношей из сельской местности; никто не ожидал, что он преуспеет в живописи, разве что освоит базовые приемы – композиция, передний план – и вернется на свои болота, где сможет сколько угодно писать крыши муниципальных зданий северной Ютландии и сцены со скандинавским богом Одином. А потом, в тот день ранней весной, когда холодный воздух в легких собирался кристалликами, в Академию заглянул человек в плаще. Картины студентов были развешаны вдоль стен в коридорах и по обе стороны широкой лестницы с белыми перилами, где через несколько лет Грета возьмет голову Эйнара в ладони и влюбится в него. Миниатюрный пейзаж кисти Эйнара, изображавший торфяное болото, висел в рамке, покрытой фальшивым сусальным золотом, – Эйнар потратил на нее все деньги, заработанные участием в медицинских опытах, которые проводились в городской больнице.
Человек в плаще говорил тихо; Академию облетел слух, что это галерист из Парижа. На нем была широкополая шляпа, отделанная полоской кожи; из-под шляпы почти не было видно глаз. Рот обрамляли небольшие светлые усики; легкий запах газетной бумаги тянулся за незнакомцем, точно автомобильный выхлоп. Исполняющий обязанности ректора герр Румп, менее одаренный потомок герра Г. Румпа[80], представился визитеру и провел его по коридорам Академии, серые, не покрытые лаком полы которых были дочиста отмыты сиротками из приюта, в силу малого возраста еще не способными забеременеть. Румп пытался привлечь внимание приезжего к полотнам, созданным его любимыми учениками, кудрявыми барышнями с наливными грудями-яблочками и юношами, чьи ляжки напоминали окорока. Однако человек в плаще, якобы сказавший (хотя этого так никто и не подтвердил): «У меня нюх на таланты», не желал восторгаться выбором Румпа. Он кивнул, глядя на картину с мышью и куском сыра авторства Гертруды Груббе, брови у которой были невероятно желтыми и пушистыми, точно два перышка, оброненные канарейкой. Он также задержался перед жанровой сценой, изображавшей торговку лососем, – ее написал студент по имени Софус Брандес, чьего отца зарезали на пароме, идущем в Россию: убийца не простил ему единственного похотливого взгляда в сторону своей юной невесты. А потом человек в плаще остановился перед небольшим пейзажем Эйнара. Ночь, торфяное болото; дубы и ивы – лишь смутные тени, земля – темная и маслянистая, как нефть. В углу, рядом с валуном, испещренном крапинками слюды, притулился спящий на холоде песик. Только вчера герр Румп обозвал эту картину «слишком темной для датской школы живописи» и потому выделил ей не самое удачное место на стене, возле чулана, где приютские сиротки хранили веники и переодевались в рабочие сарафаны, носить которые их заставлял герр Румп.
– Вот эта хороша, – промолвил незнакомец. Его рука потянулась к внутреннему карману плаща и извлекла оттуда бумажник, сделанный – опять же, по слухам – из крокодильей кожи. – Как зовут художника? – осведомился он.
– Эйнар Вегенер, – сообщил герр Румп, чье лицо постепенно налилось жаром и приобрело яркий цвет желчи.
Человек в плаще заплатил ему сто крон, снял картину со стены, и все в Академии – и герр Румп, и студенты, что подглядывали в дверные щелочки аудиторий, и администраторши в наглухо застегнутых блузках, и приютские сиротки, замыслившие тайный план (позже он провалился) вытолкнуть герра Румпа из окна Академии, и, наконец,
