В октябре 1977 года Бегин снова попадает в больницу, на этот раз по поводу эндокардита, после чего он вынужден всю жизнь проходить соответствующий курс медикаментозного лечения. У него не было иллюзий относительно состояния своего здоровья; во время мирных переговоров с Египтом, когда был поднят вопрос о предоставлении Западному берегу суверенитета через пять лет, Бегин сказал Сайрусу Вэнсу: «К этому времени меня уже может с вами не быть»[562]. Теперь, во время Ливанской войны, здоровье Бегина продолжало ухудшаться, и он все больше слабел.
Ариэль Шарон был на пятнадцать лет младше Бегина, и его политическая карьера только начиналась. Он был человеком сильным и крепким, буквально олицетворением здоровья. Даже на известной фотографии времен Войны Судного дня, с перевязанной после ранения головой, он выглядит энергичным и внушительным.
Таким образом, можно сказать, что Шарон имел не только конкретные личные планы относительно хода этой войны, но и немалые возможности для их осуществления. Во всяком случае, к этому времени он был более изощренным, чем Бегин. Посол США Сэмюэль Льюис впоследствии утверждал, что Шарон дал указание разведуправлению прекратить ежедневное информирование премьер-министра, оставив, таким образом, Бегина «в полной зависимости от Шарона во всем, что касалось оперативной информации»[563]. Не все, однако, были согласны с этим. Александр Хейг сказал, что он «не замечал каких-либо явных признаков напряженности [между Бегином и Шароном]… Я слышал утверждения относительно того, что Шарон якобы не докладывал Бегину о событиях в Ливане. Мне лично трудно в это поверить»[564]. Правда, Нед Темко, один из первых биографов Бегина, полагал, что Шарон доводил до Бегина лишь то, что, по его мнению, премьер-министру следовало знать, скрывая при этом ту информацию, которую он не хотел представлять Бегину. Эту точку зрения разделял и Арье Наор, утверждавший, что если бы Бегин не считал необходимым установление сорокакилометрового рубежа, он бы не давал обещание Рейгану не пересекать эту линию; Шарон же, по мнению Наора, с самого начала намеревался продвигаться дальше.
Когда израильские танки 13 июня оказались в пригороде Восточного Бейрута, Бегин об этом не знал и потому сначала отверг утверждения Филиппа Хабиба, специального посланника США, о продвижении бронетехники. Хабиб, по всей видимости, предположил, что Бегин говорит ему неправду, и потому сорвался на крик: «Ваши танки уже в Баабде! Наш посол в Бейруте сообщает, что они движутся к президентскому дворцу!» В этот момент позвонил Шарон, и Бегин сообщил ему об утверждениях Хабиба; на это Шарон ответил как ни в чем не бывало: «Хорошо, танки мы отведем»[565].
В эту минуту Бегин должен был бы, наконец, осознать, что Шарон своевольничает — однако этого, судя по всему, не случилось. А солдатам на передовой приходилось воевать в значительно более сложных условиях, чем это планировалось с самого начала. Число потерь росло, и израильская общественность стала задаваться вопросом, не была ли операция ошибкой с самого начала. У резиденции премьер-министра начались многочисленные демонстрации протеста.
И все же Бегин продолжал поддерживать ход операции и никак не реагировал на увеличение числа жертв среди мирного арабского населения, при этом постоянно обращаясь к тематике и воспоминаниям времен Второй мировой войны и Катастрофы европейского еврейства и уподобляя Организацию освобождения Палестины нацистам. (Он ничего не говорил об опасности проникновения боевиков ООП на территорию Израиля.) Однако его аналогии становились все менее убедительными. Некогда яркая и неоспоримая риторика Бегина больше не действовала на сознание людей, уставших от войны и не видевших в ней смысла. Отец одного из погибших солдат обратился к Бегину с письмом, содержание которого стало известно всей стране: из текста письма становится ясным, какую немыслимую цену платит народ за эту войну и какая глубокая пропасть отделяет Бегина от этого народа, который еще совсем недавно проголосовал за то, чтобы он еще один срок занимал пост премьер-министра. Читая это письмо, видишь, что теперь обвинители Бегина стали говорить о еврейских традициях и о неразрывной цепи еврейской истории:
Я потомок раввинского рода, единственный сын моего отца, сиониста и социалиста, который погиб смертью героя в Варшавском гетто, я пережил Катастрофу европейского еврейства, поселился в еврейской стране, служил в израильской армии, женился и родил сына. И вот мой любимый сын погиб на развязанной вами войне. Таким образом, вы сделали то, чего не удавалось сделать ни одному из наших гонителей за века — вы оборвали цепь поколений нашего старинного рода. Наш древний, мудрый и измученный народ осудит вас и накажет вас бичами и скорпионами (Млахим 1,12:11 и Диврей ѓа-ямим 2,10:11], и пусть мои горести преследуют вас во сне и наяву, и пусть моя скорбь вечно пребудет Каиновой печатью на вашем лбу![566]
Как отмечает историк Говард Сакер, «никогда прежде войны не обсуждались с чисто еврейской — а не израильской — точки зрения»[567][568].
Число потерь продолжало расти. Иеѓуда Авнер, близкий друг Бегина, его советник и английский спичрайтер, писал в своих мемуарах, что «всякий раз, когда Бегину давали информацию о новых потерях, мы, его сотрудники, видели, как мучительно он страдает. Его сердце разрывалось от горя, и печаль наполняла его душу»[569]. К концу июня, когда Бегин отправился с визитом в США, Бейрут был в осаде, число погибших израильских солдат составило 216 человек, а число раненых превысило тысячу. Президент Рейган высказал Бегину свою глубокую озабоченность. Более того, он уже начал дистанцироваться от Бегина. Выступая на совместной с президентом США пресс-конференции, Бегин попытался обратиться к американской общественности напрямую:
Мы не намерены захватывать ни малейшей доли ливанской территории, и мы немедленно выведем все наши войска и вернем их домой как можно скорее, как только будут приняты меры к тому, чтобы никогда больше наши граждане — мужчины, женщины и дети — не подвергались атакам, не были убиты или изувечены руками Советского Союза или его сателлитов[570].
Неизвестно, оказали ли слова Бегина воздействие на американскую общественность, но они не произвели никакого впечатления на американского президента. Рейган просто не обратил внимания на частые упоминания Бегином того обстоятельства, что боевики ООП вооружены советским оружием или что война Израиля с Арафатом является критически важной составной частью «холодной войны». Бегин полагал, что их общее враждебное отношение к СССР поможет убедить Рейгана в необходимости поддерживать Израиль, но ответом американского президента была лишь его «безмерная отстраненность»[571]. Бегин покинул Вашингтон, ощущая неумолимое давление американцев, требовавших скорейшего отвода всех иностранных
