дочери Нерея и Дориды. Нереида также любила его, но нереиду преследовал своей любовью Полифем, одноглазый циклоп, сын Посейдона. Вот когда обнаружилась действительная власть Афродиты, богини любви, вот когда она овладела грубым гигантом!
Раньше циклоп жил совсем один в своей глубокой пещере и его не мог смутить забравшийся в пещеру гость — одиночество. Теперь Полифем забыл о своей пещере, забыл он также о своем стаде, и если раньше даже лес ужасался, глядя на его неряшливую внешность, то теперь Полифем стал заботиться о себе. Он расчесывал свои лохматые клочья волос — вот-вот и бороду подстрижет! — и оглядывал себя в зеркале вод.
Убийственная кровожадность затихла в нем, и уже без страха могли проплывать мимо острова корабли — Полифем не тревожил находящихся на них путешественников. Знаменитый прорицатель забрел в окрестности сицилийской Этны, это был Телем, которому будущее открывали птицы. Телем предсказал будущее и Полифему — «Твоего единственного глаза, находящегося в средине лба, лишит тебя Одиссей». Но Полифем обратил эти слова в шутку.
— Моим глазом уже завладела одна девушка, — сказал он и не обратил внимания на предсказание.
Целый день он шагал вдоль берега моря, потом, усталый, возвращался в свою темную пещеру. Холмистый полуостров, на котором жил циклоп, вдавался в море, его со всех сторон омывали морские волны. Однажды Полифем поднялся на холм и сел там, но он не сторожил своих густошерстых баранов и не пас их. Они сами брели за своим хозяином. Циклоп положил к своим ногам огромное сосновое бревно, которое служило ему дубиной; составленную из сотни тростниковых стеблей свирель поднес он к губам и заиграл на ней. Ему вторили горы, повторяли и морские волны печальные напевы пастушеской свирели. А в это время за той же скалой скрывалась Галатея, а обнимавший ее Акид издали прислушивался к жалобе Полифема.
— О Галатея, ты чище, чем снежно-белый цветок крушины, ты цветешь прекраснее, чем луг, ты стройнее ольхи, ты сверкаешь ярче, чем хрусталь, ты шаловливее козочки, слаще спелого винограда, мягче, чем лебединый пух или свежий творог, и, конечно, ты была бы прекрасней, чем орошенный сад, если бы ты не убегала от меня! Но ты строптивее, чем не знавший упряжки бычок, и тверже столетнего дуба, обманчивее волн и непоколебимей утеса, надменнее павлина! О, любовь моя к тебе стала бы еще больше, если бы ты изменилась. Ты проворнее не только убегающего от собак оленя, но крыльев и ветра, ты исчезаешь быстрее воздушного ветерка! Ведь ты пожалеешь, что избегаешь меня, и сама пойдешь против себя, если узнаешь, кто я. Половина гор принадлежит мне, а также пещеры, прохладные, когда солнце печет, и теплые, когда стоит холодная зима; мои деревья гнутся под тяжестью плодов, золотистый и багряный виноград растет на моих виноградных лозах, и я берегу его только для тебя. В тенистом лесу собственными руками ты могла бы срывать душистую землянику, а также осенние черешни и терн; у тебя будет множество каштанов; если ты когда-нибудь станешь моей женой, каждое дерево будет к твоим услугам. Еще у меня есть целое стадо, оно бродит здесь, в долине или в чаще леса, или стоит в хлеву, в пещере. Если ты спросишь, сколько голов в этом стаде, я не смогу тебе ответить — это лишь бедным людям приходится считать свой скот. Но не надо, чтобы ты верила на слово: приходи, посмотри собственными глазами! Всегда есть у меня молоко, его тоже много, и мы сможем пить его сколько захочется и приготовлять из него сыр. Ты не соскучишься: тебя ждут лани, зайцы, козлята, пара диких голубей, у тебя будут и товарищи для игр, я только что нашел на горной вершине двух маленьких медвежат-близнецов. Они так похожи друг на друга, что ты не сможешь различить одного от другого. Только яви свою светлую голову, покажись из морских волн, о Галатея, приди ко мне и не отвергай моих даров. Я знаю себя, я только недавно смотрелся в зеркало вод и могу сказать — я понравился себе, ведь ненамного лучше меня и Зевс, которого привыкли называть владыкой мира. Правда, я волосат и космат, но бывает ли красиво дерево без листвы или скакун без гривы? Правда, у меня только один глаз, но ведь и щит бывает только один! И у дня только один солнечный диск, а все же день все видит им. Не забудь и о том, что в море, где ты живешь, царствует мой отец: Посейдон будет твоим свекром, если ты придешь ко мне как жена. Лишь послушай меня, погляди, я не боюсь даже Зевса с его молнией, перед тобой же, чтя тебя, я склоняюсь до земли, а если ты сердишься, это потрясает меня больше, чем молнии. Ты отказываешь мне, но я бы не обижался на это, если бы знал, что ты никого не любишь. Но если ты меня избегаешь, то за что ты любишь Акида? Пусть он только попадется мне в руки — я раскрошу его и разбросаю его члены, а тебя все равно достану из волн. Потому что огонь жжет меня! Будто Этну, вулкан, я ношу в груди.
Так изливал свои жалобы Полифем, потом он встал и пошел. Неожиданно он обогнул скалу и за скалой сразу увидел Акида и Галатею. Они заметили приближение циклопа, но было уже поздно.
— А, я вижу вас! — закричал он таким громовым голосом, каким только мог кричать разъяренный циклоп. — Я постараюсь же, чтобы это был ваш последний счастливый час!
Галатея одним прыжком очутилась дома, среди волн, но Акид напрасно искал спасения в бегстве.
— Помоги мне, Галатея! — в отчаянии закричал он. — Помогите мне вы, родители! Если уж нужно погибнуть, возьмите меня в свои владения!
Циклоп погнался за ним, отломил кусок горы и бросил его в Акида. Для циклопа это был небольшой кусок, но все же он целиком накрыл Акида. Алая кровь просочилась и потекла из-под камня. Немного времени спустя красный цвет стал бледнеть и принял такой оттенок, какой бывает у потока воды. Стройный тростник быстро вырос среди расселин, и в отверстии скалы шумно заплескался источник. И чудное дело — внезапно из источника поднялся по пояс в воде юноша, венком из тростника обвивший свои молодые рога. Это был Акид, он был несколько больше, чем прежде, и лицо его светилось голубоватым светом. Но и так можно было догадаться, что это он. Он превратился в воды реки, сохранившей его прежнее имя
