верует в символизм, чтобы раскидываться возможностями вложить какой-нибудь смысл в тот или иной повторяющийся во всех композициях арт-объект.
– В зависимости от ситуации. В общем и целом, передает мое настроение, – ответил художник. – Вот сейчас я набрасываюсь на добычу.
– А что для тебя добыча?
– В данный момент центральная точка творчества. Я же тебе уже объяснял.
– Ну, мы приближаемся к центральной точке твоего творчества, – удовлетворившись столь безобидным ответом, сказал Андрей. – Осталось дождаться 21 июня.
– Нет, – возразил художник. – Все случится намного раньше этого срока. Если потребуется, я тебе помогу.
От слов художника веяло ледяной уверенностью. Он знал, о чем говорил, и это пугало. Андрей мысленно обратился к своей непоколебимости касательно способа отключения Углонаклонной башни. Проверил стержень собственных принципов, твердый, как сплав золота и титана. После разговоров с Карпатовым подобные стержни закалялись, как сталь. Их нельзя было перепилить заурядной болтовней двух полоумных призраков.
– Не надо мне помогать! – произнес Андрей, и почувствовал, как сам попадается на крючки вместо того, чтобы закидывать удочку.
Не ровен час, продемонстрирует художнику свое слабое место, согласившись порыться в собственном грязном белье. Нет, так дело не пойдет. Пора переходить к самому главному и вышвыривать этого проходимца из головы.
– Допустим, с темноборцами разобрались. А что ты думаешь о призраках? Какова их сущность? – почти напрямую спросил Стопарин.
– Беспокоишься о своем попутчике? – лицо художника тронула усмешка.
– Да. Он, как и ты, слишком сильно печется о затянувшемся ожидании. Списывает все это на свой призрачий компас. Хочу лучше понять, о чем идет речь.
Андрей интонационно выделил «как и ты» таким образом, чтобы намек прощупывался в его словах достаточно явно.
– У призраков есть особая зона в мозгу, ответственная за целеполагание, – нечаянно или нарочно не обращая внимания на намеки, ответил художник. – Они нащупывают ее достаточно быстро, после чего движутся напролом к отщеплению своей внематериальной частицы от субстрата.
– Субстрат – внематериальная частица живого разумного существа?
– Как правило, да. Вообще, если честно, тебе лучше поговорить об этом с Карпатовым, – попытался перевести стрелки художник. – Мне интереснее искусство, а не наука. Как там все устроено физиологически или психически, меня не особо волнует.
– Из любых правил есть исключения, – не позволил оборвать нить разговора Стопарин. – Ведь так?
– Пожалуй, – согласился художник.
– И субстратом для остатка вематериальной частицы призрака необязательно должна служить внематериальная частица живого разумного существа? – продолжил рассуждать Андрей, чувствуя, что перевес аргументов вот-вот окажется на его стороне. – Как насчет, скажем, м-м-м, картины?
– На что ты намекаешь? – художник приподнялся с унитаза и сверкнул гневным взглядом.
– На то, что от твоей новой формы живого веет призрачьим старьем! – разразился разоблачительной речью Андрей.
Художник замер в исступлении, переваривая услышанное. В его глазах читалось испуганное прозрение. Правда, от которой он хотел отказаться, прилетела ему в лицо отвратительным плевком. Стопарин копнул в его личность так глубоко, как никогда не отваживался копать сам художник. Ныряя все глубже в сознание темноборца, он не подумал, что обнажает свои собственные сокровенные тайны.
– Я прав? – взволнованно спросил Андрей, глядя на художника сверху вниз.
Художник молчал, и его молчание означало согласие. Ему нужно было время на то, чтобы осознать и принять свою новую сущность. Андрею же это время было ни к чему. Он получил ответ на свои вопросы, а потому без зазрения совести пинком вытолкнул художника из своего сознания.
Прежде чем телепатический сеанс оборвался, художник успел наклониться к мейн-куну, вырвать синицу из его пасти и начать пережевывать ее сам, размазывая птичью кровь вокруг губ. Это было очередным символом, даже больше – угрозой Андрею.
Но Андрей не боялся. Напротив, он чувствовал облегчение. Художник, лишившийся своей тяги к прекрасному, казался ему неопасным. Конфликт интересов между любовью к искусству и призрачьим компасом должен был разорвать сознание маньяка на мелкие части. Андрею же оставалось наблюдать за этим процессом, не давая художнику приближаться к своему разуму. Так что дело осталось за малым.
Стопарин посмотрел на горящие в руках свечи и почувствовал себя гроссмейстером, выигравшим партию на мировом шахматном турнире. Пламя холодное – не живое. Художник – всего лишь призрак, заключенный в двух свечках, оставшихся от картины. Теперь эта мысль нашла свое подтверждение.
В какой момент художник стал призраком? Да в тот самый, когда вернул темноборцу зрение! Когда Ярый, или кто бы то ни было другой, покончил с телом художника, его внематериальная частица осталась подвешенной в пустоте и окончательно прикрепилась к субстрату. Примерно то же самое произошло с Олегом в тот момент, когда Андрей убил его на Красной площади.
Элементарно! Даже в случае смены творческой парадигмы живой художник не решился бы разрушить свою композицию, вернув Андрею зрение. А вот мертвый, призрак – вполне. Он, как и Олег, решил последовать за тем, кто способен привести его к освобождению внематериальной частицы от субстрата.
Андрей удовлетворенно вздохнул и бросил свечи обратно в рюкзак. Метался между двух призраков, а теперь близок к тому, чтобы остаться наедине с одним. Стоило бы это отметить. Жаль, что Карпатов запрятал спирт.
Глава 32. Последний экспириенс
Обсессия. Навязчивая идея. Обсессивно-компульсивное расстройство личности. Андрей не знал названий этого заболевания, но испытывал на себе все симптомы: от постоянной тревоги до холодного пота во сне.
Причина скрывалась в двух свечках, болтающихся в его рюкзаке. Разговор с художником перевернул все с ног на голову. Художник – призрак. Его мотивы мелочны и пусты. Но что с того? Как это облегчит жизнь темноборцу?
Андрей упивался своей победой около часа. Потом проклюнулось зерно разума. Художник способен справиться с разрывающими его противоречиями, найти внутренний баланс и вернуться к своей затее в здравом уме и трезвой памяти. Гроссмейстер уронил свою доску, раскидав фигуры по полу. Он не выиграл партию. Он разменял пешку, отдав ферзя.
Окружить свое сознание непробиваемой кирпичной стеной оказалось труднее, чем представлялось. Художник подкатывал к этой стене все тараны, имевшиеся в его распоряжении. Сила ударов возрастала с каждой попыткой. Как же наивно было полагать, что простой темноборец способен справиться со столь могущественным колдуном, обладающим телепатией!
Андрей не мог позволить себе расслабиться ни днем, ни ночью. Стоило ему снять напряжение с мозга, перед глазами возникал окровавленный образ художника, пожирающего синицу. То же самое случится с тобой, Андрей. Ты хоть понимаешь, на чьи силы позарился?
«Избавиться от художника». Андрей сформулировал свою навязчивую идею в три слова. Он произнес это вслух и почувствовал свалившуюся на плечи решимость.
Художника нужно… убить? Нет, убить его невозможно. Утилизировать, выбросить – это другое дело.
Загвоздка состоит в том, как это сделать. Попытка швырнуть горящие синим пламенем свечи в Москву-реку закончилась неудачей. Не оттого ли, что этот любитель синичек и кошек постоянно находится в голове у Андрея? Что, если его образ, будто скопированный из одной
