питаются внематериальными частицами, то что им делать в желудке?
– Чувствуешь их? – Олег сидел на корточках возле туалетной кабинки, будто поджидал темноборца.
Андрей размахнулся и врезал ему кулаком по лицу. Кровь призрака прыснула из его носа. Бутафория. На самом деле ему даже не больно.
– Ты заразил меня, я – тебя, – хладнокровно сказал Олег. – Так что все честно.
– Вы спланировали это вместе с художником! – воскликнул Андрей и нанес еще несколько ударов по физиономии призрака, надеясь вышибить ему пару-тройку зубов.
– Мне не больно, – признался Олег, пытаясь утихомирить Андрея. – Ты зря тратишь силы. Прислушайся к своему телу. Чувствуешь их?
– А ты?
– Во мне они сдохнут с голода. Я призрак. У меня нет целостной внематериальной частицы.
Андрей еще раз прислушался к своему организму. В висках продолжало постукивать пульсирующей болью. Уж не вызвана ли она червями, ритмично расталкивающими сосуды головного мозга?
– Чего вы хотели добиться? Если я умру, Лифт не запустит никто!
– Ты не умрешь, – произнес Олег с такой интонацией, что для Андрея сделалось очевидным: призраки не испытывают эмоций. Они довольствуются программируемыми призрачьим компасом имитациями.
– Черви Карпатова доконают меня раньше, чем наступит 21 июня.
– Именно поэтому ты не станешь ждать и воспользуешься Лифтом сегодня.
– Но для этого нужно взорвать Углонаклонную башню! У меня даже взрывчатки нет!
– Неужели?
Андрей нащупал в кармане пульт с красной кнопкой, переданной ему Турием. Так вот, что имели в виду художник и Тиглев! Лифт можно запустить раньше 21 июня. Но какой ценой!
Андрей попятился и споткнулся об унитаз:
– Нет! Нет! Нет!
Отрицание повторялось темноборцем, как мантра. Он хотел убедить себя сделать правильный выбор. Но какой выбор был правильным?
Аня. Андрей вспомнил встречу со своим темным «я» в гидрополисе. «Нет у тебя никакой любви! Привычка быть с ней!» – эхом прозвучало у него в голове. Какого цвета Анины волосы? Почему не получается вспомнить? Что это за барьер, который размывает воспоминания, связанные с любимой? «Люблю ли я Аню?» – спросил себя темноборец и постарался ответить честно.
Положительный ответ был бы настолько же близок к лжи, как и отрицательный. Любовь невозможно описать односложными формулировками.
Любовь, достигшая своей зрелости, – это отпечаток угасшего вальса гормонов. Любовь сродни пятну света в глазах от фотовспышки. Разница в том, что свет, источаемый вспышкой, исчезнет после ряда морганий, а свет настоящей любви погаснет тогда, когда глаза закроются насовсем. Любовь, пустившая глубокие корни, со временем становится воспоминанием о чувствах, в которых и выражается самое глубокое из всех чувств. Послевкусие, оставшееся от чего-либо зачастую важнее самого вкуса.
Любовь не имеет срока годности, и я сейчас говорю о любви, ради которой стоило бы уложить на лопатки весь мир. Как любовь может иметь срок годности, если к моменту, когда ты ее действительно познаешь, она уже становится воспоминанием, то есть продуктом с истекающим сроком годности? Этот срок истекает не для возлюбленных. Он истекает для маркетинговых компаний, которые продают любовь.
Настоящую любовь не продать. Она появляется тогда, когда ее уже нет. Поэтому нам и втюхивают с экрана гламурную любовь, подкрашенную блеском для губ и дорогостоящей тушью без черных комочков. Забота, ответственность, теплота – не товар. Поэтому и продают короткий цветочно-букетный период, первый этап зарождающейся любви.
Кому интересны взявшиеся за руки и с противными звуками целующиеся взасос беззубые старики? Они целуются не потому, что хотят вызвать тошнотворные чувства у молодежи, и даже не потому, что испытывают волнительный всплеск гормонов. Хотя второе вполне допустимо. Почему бы и нет? Но в общем и целом, они целуются потому, что в них живы воспоминания о любви, а точнее о том замечательном чувстве, которое все почему-то называют ненастоящим, – влюбленности.
Любовь – это воспоминание о влюбленности. «Любовь живет три года», – сказал писатель из параллельного Мидлплэта миру. Но три года живет влюбленность, а вот то, что после нее – любовь.
На вопрос о любви не отвечают «да» или «нет». Ответом должно послужить нечто большее – щемящее сердце воспоминание. Хэйл с ним, с цветом волос. Андрей вспомнил жизненные моменты, проведенные с Аней.
Она – абстрактная она, лишенная цвета волос, лишь фигура, скрытая в темноте, кладет ему влажную марлю на лоб. У него жар. Подхватил лихорадку. Ее влажные теплые губы целуют его в щеку. Озноб уходит, будто от колдовства.
Они смеются и бегают наперегонки. Дурачась, он шлепает ее пятерней по упругому заду. Она игриво надувает губки, но как только он принимает ее обиду всерьез, отвешивает ему щелбан по носу. Оба заливаются смехом.
Она хочет упасть в его объятия, но нарочно промахивается и падает на асфальт. Она думала, он подхватит, но он не успел. И этот вариант устраивает ее. Она жаждет заботы. А у него перехватывает дыхание. Он помогает ей подняться. Перекись, зеленка, пластырь.
– С ума сошла? Не делай так никогда больше!
– Почему? Мне понравилось.
Теперь уже надувается он. Что она себе позволяет? Играется с его чувствами? Она целует его, и он остывает, как выключенный электрический чайник.
Они стоят на набережной, наблюдая, как течет Москва-река. Размеренное течение. Водная гладь. Романтика мерцающей огнями вечерней Москвы. Солнце только скрылось за горизонтом, а фонари уже загорелись. Этот миг между естественным и искусственным освещением запомнился больше всего. Они молча смотрели на водную гладь, прогуливаясь вдоль набережной. Так продолжалось всю ночь. Фонарные отблески перемежались светом луны, отражающимся в реке. Слов не нужно, когда так красиво.
Его отец, колдун, который ее растерзает, тяжело болен. Она каждый день приходит его навестить и справляется о здоровье. Она работает в типографии и ворует там целебные для колдунов офсетные краски. Енисей Григорьевич пойдет на поправку. Она в этом уверена. Если нужно больше красок, она их добудет.
Андрей не любил Аню. Он наслаждался ее поцелуями в щеку, дурачился с ней на пару, переживал, когда она расшибала коленки и локти, брал из ее рук типографские краски для своего отца, смотрел с ней на безмятежность воды. Влюбленные смотрят еще и в одну сторону вместе, а не только друг другу в лицо.
Андрей давно перестал любить Аню в смысле влюбленности, хотя это чувство и могло повторно в нем вспыхнуть, как это бывает в молодые годы. Он любил ее в смысле любви. Этого было достаточно, чтобы пожертвовать ради Ани всем миром.
– Иван Налефтинович! – позвал Стопарин ученого, доставая из рюкзака пистолет.
Взволнованный Карпатов примчался с лаборатории. Ему сразу показалось, что Андрею нездоровится. Потом еще эти звуки блевоты, доносящиеся из туалета. Теперь темноборцу, наверное, нужна помощь.
Андрей выстрелил трижды, не произнося ни слова. Иван Налефтинович рухнул на пол, захлебываясь в собственной крови. Две пули пробили ему грудь, третья угодила в горло. Во рту ученого забулькала красная жидкость, пачкающая закрывающую лицо черную респираторную маску. Каждое из трех ранений
