возможность узких групп притязать на долю в государственных доходах и на государственные должности для защиты своих особых привилегий либо препятствий новой политике. Национализация ОИК была кульминацией серии реформ, которые развернули вспять политику начала XIX века, когда фискальное давление Наполеоновских войн в сочетании с устоявшимся могуществом земельной элиты и лондонских финансистов позволили в 1815 году принять Хлебные законы, а в 1819 году восстановить золотой стандарт.[437]
Наиболее значимым индикатором смещения баланса сил были парламентские выборы 1831 года.[438] Блестящую победу в них одержали виги, проведя кампанию в поддержку избирательной реформы и против «старой коррупции»[439] — предоставления должностей и привилегий союзникам королевского правительства в парламенте и сельской местности и отпрыскам старинных семейств. Благодаря Акту о реформе 1832 года «в целом ещё 300 тысяч человек электората были добавлены к уже пользовавшимся избирательным правом 500 тысячам. Уничтожение 140 “гнилых местечек” (обезлюдевших округов) стало предвестником конца королевского и министерского патронажа над Палатой общин».[440] Экономический рост и всё более плотные торговые связи наделяли купцов более значительным влиянием на землевладельцев благодаря их экономическим взаимоотношениям и общим интересам с мелкой буржуазией, которая «обладала “виртуальной представленностью”, участвуя в давно сложившихся сегментарных патрон-клиентских сетях».[441]
Избирательная реформа в сочетании с Биллем о государственной церкви 1836 года, направленным на искоренение коррупции в Церкви Англии, быстро и очень эффективно снизили масштаб «старой коррупции», по сути, устранив из внутренней (хотя и не из имперской) политики благоприятные возможности для того, что Вебер[442] называл политически ориентированным капитализмом. Все эти меры гарантировали, что после 1832 года богатство британских элит внутри Британии будет проистекать исключительно из земли и коммерции. Изменения были глубоки: до реформы «к представителям партии двора и казначейства — чиновникам, судейским, купцам, юристам и военным командирам, стремившимся к преференциям, синекурам или почестям, — относились»[443]сто депутатов Палаты общин. Как выяснил Уильям Рубинштейн, доходы от «старой коррупции» «в 1831 году… могли быть с лёгкостью сопоставимы со всеми сельскохозяйственными доходами, которые аристократы-тори получали в это время от аренды своих земельных владений, или даже превосходили их. Разумеется, оставались ещё колониальная администрация, армия и флот, даже церковь, а в дальнейшем и руководящие органы компаний, однако приходится сделать вывод, что если бы период 1837–1879 годов на счастье не был временем сельскохозяйственного процветания, то в значительной степени упадок мелкой аристократии и джентри, столь примечательный после 1879 года, случился бы задолго до этого. Аналогичным образом, хотя вооружённые силы и империя после 1832 года, несомненно, поглощали многих выходцев из аристократии, их вознаграждения были попросту несравнимы с теми, что были возможны в прошлом. Невозможно отделаться от ощущения, что для многих мелких аристократов Билль о реформе обозначил конец определённого образа жизни и начало эпохи сократившихся возможностей».[444]
Первыми выгоды из нового парламентского баланса власти извлекли банкиры Сити, прежде всего Банк Англии. Банковский акт 1844 года[445] наделил Банк Англии исключительными полномочиями покупать и продавать золото, что позволило ему манипулировать денежным предложением и процентными ставками в интересах собственной прибыли за счёт более мелких банков, которые прежде обладали возможностью выпускать собственные банкноты. Хотя на деле это была некая разновидность стремления к получению рентных доходов, промышленники поддерживали данную политику, веря, что она сократит дефициты и налоги, а также ослабит лиц, которые получали выгоды от «старой коррупции», будучи зависимыми как от правительственных синекур, так и от возможности брать взаймы у более мелких банков. Политические расчёты промышленников оказались точными, даже несмотря на то, что в долгосрочной перспективе манипуляции процентной ставкой Банка Англии наносили ущерб прибылям этих компаний.[446]
Таможенные тарифы, которые защищали британских фермеров (а в конечном итоге и в первую очередь землевладельцев) от иностранной конкуренции, а также обставленная протекционистскими мерами система торговли с колониями и преференций для британских поставщиков были упразднены, соответственно, с отменой Хлебных законов в 1848 году и Навигационных актов в 1849 году. Давление с целью принятия этих законодательных изменений исходило от провинциальных кругов — им вредили торговые преференции, к тому же они не обладали достаточным количеством земли, чтобы получать выгоды от Хлебных законов.[447] Этому давлению, как отмечалось выше, способствовал и крах выступавших против свободной торговли банкиров Сити в ходе финансового кризиса 1847–1848 годов, а также это давление поддерживали те землевладельцы, чьё богатство направлялось в коммерческие начинания.[448] Однако специфику голосований в парламенте 1840-х годов невозможно понять лишь с точки зрения баланса интересов внутри Британии. Против сохранения Навигационных актов также выступали коммерческие круги в Канаде и Вест-Индии, в особенности после того, как предшествующие сокращения тарифов ослабили те преимущества, которыми пользовались торговцы в пределах империи.[449] По мере того, как империя приобретала более существенную коммерческую интеграцию, богатейшие переселенцы превращались во всё более могущественную политическую силу внутри Британии. Их косвенное влияние осуществлялось благодаря связям с британскими купцами и землевладельцами, а также за счёт способности переселенцев в Канаде и Вест-Индии перемещать торговлю в Соединённые Штаты или в европейские державы-соперницы, что привлекало на их сторону британских предпринимателей.
Британское государство отличалось от нидерландского, испанского и французского своей способностью аннулировать привилегии автаркических элит. Избирательная реформа, национализация ОИК, отмена Хлебных законов и Навигационных актов, а также радикальное сокращение «старой коррупции» были впечатляющими признаками неспособности элит сохранять автаркические привилегии. По большей части автаркические элиты не сталкивались с абсолютным сокращением своих возможностей и ресурсов, хотя, как было показано выше, финансовые кризисы и банкротства вычёркивали отдельных купцов из политического уравнения точно так же, как восстание сипаев меняло стратегические расчёты и позицию правительства в отношении ОИК. В первой половине XIX века общая структура отношений между элитами внутри Британии и в её империи трансформировалась, скорее, благодаря нарастающим взаимосвязям между старыми и новыми элитами. Принципиальным моментом для этой реструктуризации была империя, поскольку приток ресурсов из зависимых и переселенческих колоний, а также из неформальной империи, в совокупности с благоприятными инвестиционными возможностями на этих территориях формировали новые элиты, а для старых создавали искушение инвестировать в новые предприятия, которые поддерживали и всё больше превосходили доходы от земельных активов и «старой коррупции». В результате численность лиц, для которых предлагаемые реформы обходились высокой ценой их благосостояния и дохода, сокращалась, пока в 1830-1840-х годах не появилась возможность принятия такого законодательства и осуществления такой политики, которые ликвидировали автаркические монополии, должности и привилегии.
Реформистские
