меры оправдывали себя в политическом отношении, поскольку упразднение ОИК, отмена Хлебных законов и Навигационных актов сделали возможной финансовую отдачу от «фритредерской» системы, а снижение таможенных тарифов привело к чрезвычайно быстрому обогащению и старых, и новых элит. С 1688 года до начала XX века доля национального богатства, приходившаяся на 0,5% британцев, увеличилась втрое, с 11% до 31%. Следующим за ними 6% в 1895–1903 годах принадлежало 40% богатства страны.[450] Но этот рост концентрации богатства не происходил за счёт обнищания средних британцев. Ещё в 1800–1809 годах заработные платы оставались теми же, что и в 1680–1689 годах, однако после завершения Наполеоновских войн они стремительно росли, увеличившись более чем втрое за столетие с 1800–1809 до 1900–1909 годов.[451] Фактически в начале XIX века, в то же самое время, когда богатые становились ещё богаче, в Британии началась эпоха быстрого и устойчивого роста заработных плат и ВВП на душу населения. Благодаря наличию империи и командному положению Британии в мировой экономике благосостояние большинства британцев выросло, однако крайне непропорциональная доля выгод, достававшаяся элитам, позволила высшим 0,5% и следующим за ними 6% вырваться далеко вперёд остальной части нации.
Единая и относительно открытая элита Британии середины XIX века обладала могуществом для создания имперской системы, которая порождала беспрецедентные прибыли. Национализация ОИК позволила всё более профессионализированному корпусу правительственных чиновников, управлявших Индией и другими зависимыми колониями,[452] облагать индийцев такими налогами, которые высасывали ресурсы субконтинента, а затем во всё большей степени и других азиатских регионов для субсидирования военных и внутренних расходов Британии. Одновременно эти же чиновники организовывали азиатскую торговлю такими способами, которые обогащали британцев, а не индийцев.
Роль финансовых элит в триумфе и упадке Британской гегемонии
Свободная торговля и снижение доли ресурсов, привязанных к земле, синекурам и другим видам политически обусловленных прибылей, подразумевали, что британцы несли незначительные финансовые или политические убытки по мере перемещения активов от одного сектора к другому и по всему миру в поисках более высокой рентабельности. Финансиализацию британской экономики, столь наглядно проанализированную Арриги,[453] стимулировало то обстоятельство, что британские элиты не ставили под угрозу своё политическое и социальное положение или свои сети взаимосвязей, перемещая средства из земельных активов и промышленности в финансовый сектор, или из Британии за рубеж, или даже вообще за пределы империи. В действительности элиты укрепляли свои взаимные интересы и углубляли свои политические связи по мере того, как они совместно инвестировали за пределами тех секторов, в которых исходно образовалось их богатство.
Необъятный масштаб британских внешних инвестиций «удобрял растущий сервисный сектор на юго-востоке Англии, в центре которого находились финансовые и коммерческие компании лондонского Сити — после 1850 года этот сектор стал наиболее динамичной и инновационной частью британской экономики».[454]
Действительно, в 1859–1860 годах наиболее высокая доля британцев, достаточно богатых, чтобы платить подоходный налог, заведомо находилась в Лондоне — свидетельство того, что даже на пике промышленной революции главным источником богатства были именно финансы, а не обрабатывающий сектор.[455]
Финансиализация — перемещение капитала в финансовые активы — была следствием факторов притяжения и отталкивания. Деньги вытеснялись из сельского хозяйства, поскольку отмена Хлебных законов сокращала прибыльность этого вида деятельности, а вложения в британские земельные активы становились менее прибыльными, чем в североамериканские фермы.[456] Аналогичным образом прекращение британских судоходных привилегий, кодифицированных в Навигационных актах, уводило инвестиции из кораблестроения. Прекращение «старой коррупции» выталкивало деньги из государственных органов. В ситуации, когда элиты больше не могли обогащаться благодаря должностям или торговле государственными долговыми обязательствами, обладая инсайдерскими знаниями, они приходили к консенсусу в пользу низких правительственных расходов и низких налогов,[457] которые высвобождали больше средств для частных инвестиций. В то же время прибыльность финансового сектора увеличивалась благодаря имевшемуся у фунта стерлингов статуса глобальной резервной валюты — это положение было следствием осознанной государственной политики, прежде всего в части золотого стандарта, которая ослабляла конкурентное преимущество британской обрабатывающей промышленности, выталкивая капитал из британских индустриальных компаний в империю.[458] Из-за того, что в результате процентные ставки в Британии были низкими, а в других странах более высокими при более слабых национальных валютах, инвестиции уходили за границу. С 1865–1869 по 1909–1913 годы доля привлечённых в Лондоне средств, которые были направлены в компании внутри Британии, упала с 47% до 20%.[459] Деньги утекали за границу благодаря выгодным возможностям растущей империи как в переселенческих, так и в зависимых колониях, а кроме того, деньги за пределы Британии выталкивало «устойчивое сокращение доходности надёжных британских инвестиций, наподобие правительственных ценных бумаг и железных дорог. После 1870 года это обстоятельство заставляло инвесторов, ориентированных на подобающие джентльменам вложения, смотреть на возможности за рубежом».[460] Налоговая и фискальная политика Британии создавали такие условия, которые втягивали капитал в финансовые инструменты по всему миру. Британия навязывала свободную торговлю Индии и остальным зависимым колониям своей империи, защищая инвесторов от национализации или дефолтов со стороны местных властей даже в тех территориях, которые не были формальной частью Британской империи.[461]
Структура, размер и персональный состав британских инвестиционных компаний в течение XIX века менялись: финансовый сектор привлекал новых предпринимателей всё более разнопланового происхождения и капитал из Британии и из-за её пределов. Во второй половине XIX века британские инвестиционные компании увеличивались в размерах. Агентские дома, сыгравшие ключевую роль в том, чтобы позволить британским купцам обойти монополию ОИК, превратились в механизмы, благодаря которым британцы как в метрополии, так и за её пределами могли инвестировать капитал в многочисленные зарубежные рынки. Хотя агентские дома, а также действовавшие в метрополии международные торговые дома начинали со специализации на каком-либо одном сырьевом или мануфактурном товаре и зачастую торговали с какой-либо одной страной, в течение XIX века они диверсифицировались, инвестируя во множество разных секторов и стран. Большинство инвесторов в Британии мало что знали о внешних рынках, куда они стремились инвестировать в стремлении к более высоким доходам, и поэтому полагались на репутацию хорошо известных компаний. Это наделяло состоявшиеся британские компании преимуществом в привлечении капитала от соотечественников, а также от инвесторов в «Индии, Китае, России и некоторых латиноамериканских республиках».[462]
На протяжении XIX века инвестиционные компании оставались под контролем семей, однако могли привлекать инвесторов, что было следствием престижа имени их партнёров (даже если эти партнёры давно умерли, а их фирмами руководили не
