мегафона я увидел бледную, измождённую девочку. Не женщину, даже не девушку – девочку, недокормленного подростка, ровесницу Сейки. Я даже семнадцати бы ей не дал. Острый носик, светлые тусклые глазки.
– Я имею удовольствие быть знакомой… с вашим сиятельством, – заученно-механически проговорила она.
Голос мне не понравился. Даже больше скажу: с первых звуков меня поразило, насколько голос плохой. Она звучала и неуверенно, и в то же время развязно. Так говорят подростки с раёна, с рабочих окраин. И главное, голос был абсолютно не обработанный, не актёрский. Ещё хуже, чем у грузинского Митеньки. Я, если честно, маленько оторопел: кто это? – подумал я. Как она прошла кастинг?
– Вы, верно, меня не помните, – продолжила девочка на одной ноте, без малейшего выражения. – Я здесь у Дмитрия Васильевича жевала… Жи… вала. Жила.
Было видно невооружённым глазом (точнее, слышно невооружённым ухом), что ей, в отличие от нас, кондуктор просто диктует реплики, и она повторяет дословно, ничуть не пытаясь (или не умея) это скрывать.
– Ах вот как?.. Хм… Да-да, кажется, припоминаю… Но что ж мы стоим? Где ваши вещи, Варенька? Вы ведь позволите так себя называть?
– Вот. – Она ткнула пальцем в стоявшую рядом корзину, где были увязаны какие-то не очень чистые тряпки.
– И это всё? Хм, гм… Распорядись, – обратился я к Ферапонту, – распорядись, чтобы вещи Варвары Кирилловны…
Я замялся, не зная, куда нести – на женскую половину, к маменьке? Учитывая разразившийся псевдоприступ…
– Куда обычно? – Ферапонт улыбнулся девочке как давней знакомой.
– Да-да, спасибо, дяденька Ферапонт.
Ферапонт мигнул молодому лакею Гавриле, тот подхватил корзинку и скрылся.
– Вы, верно, устали с дороги, замёрзли? – продолжил я свою партию. – Желаете самовар? Или согреть вам… мадеры?.. Марсалы?
Я снова запнулся: марсала с мадерой упоминались в сценарии, но предлагать алкоголь ребёнку – выглядело диковато. Кто их знает, конечно, как у них там было устроено в 1830 году, но…
– Видите ли, ваше сиятельство, – пробарабанила девочка, глядя на меня в упор своими светлыми глазками. При том что у неё явно не было большого актёрского опыта (а скорее всего, не было никакого), она совершенно не волновалась. Вообще непохоже было, чтобы она испытывала хоть какие-то чувства. – Я не привыкла к этим… ко всяким удобствам. И лучше сразу выскажу, чтоб избежать недом… разумений. Вам, верно, кажется, будто все желают получить что-нибудь от богачей. А я никогда ничего не буду просить у вас. Если примете меня под свой кров, этого будет бле… более чем довольно. Вы меня к себе вызвали – я приехала. Но мне было бы тяжело, даже невыносимо служить причиной раздоров в семье, которая облагоб… облаго… детствовала меня.
В том, как она произнесла этот текст, не было ни намёка на внутреннее преодоление. Хотя достаточно было просто напрячь мышцы пресса. Звук выходил бы с усилием, и тогда зритель мог принять чисто физическое напряжение – за душевное. Элементарный приём, ему учат на первом курсе любого актёрского вуза… но было понятно, что девочка им не владела. Девочка не актриса… Но тогда кто она?
Из коридора послышался шум шагов, голосов – и на пороге возникла маменька. Она успела переодеться в домашнее платье – так называемый капот (видите, как у нас: то капор, то капот), похожий на очень широкую кружевную ночную рубашку. Маменьку с двух сторон поддерживали, почти несли на себе горничная Агафья и Ольга. Людмила Ивановна ухитрялась одновременно выполнять две взаимоисключающие задачи: она притворялась, что еле передвигает ноги, что вот-вот Богу душу отдаст – и в то же время давала понять, что приступ не настоящий: ей так хотелось скорее увидеть гостью, что не смогла утерпеть.
– Ах, сударыня, – заговорила маменька умирающим голосом, – сударыня Варвара… Васильевна, коли не ошибаюсь… Прошу извинить, извинить, не знала, сударыня, видит Бог, не знала, что вы удостоили нас своим посещением, проходила в домашнем костюме…
Мне вся эта сцена и эти слова показались ужасно знакомыми. Откуда-то спёрли шоушельмы – но откуда именно, я вспомнить не мог. Маменька произносила свой текст (особенно выразительно по сравнению с Варей), а в это время Ольга с Агафьей обводили её вокруг гостьи, и маменька её оглядывала с ног до головы.
Варю этот осмотр, по всей видимости, не смущал. Стояла она неподвижно, с прямой спиной, немного округлив руки. Пародия на балерину. Танец маленьких лебедей.
– Не похожа, – буркнула маменька как бы себе под нос, но вполне внятно. – Не похожа на отца, нет. Ничуть. Прошу извинить, – повторила громче, – видит Бог, не знала, прошу извинить…
В сопровождении Ольги и горничной маменька обошла Варю полным кругом – и удалилась, величественно волоча полы капота.
Оленька на меня не взглянула. Ни разу.
* * *
По сценарию, Варя должна была выйти к ужину. Я приказал Ферапонту всех известить, что Варвара Кирилловна как член семьи будет отныне участвовать в трапезах и во всех домашних делах.
В промежутке между двумя этими сценами – между приездом Вари и ужином – я пытался осмыслить происходящее…
Перечитал страницу и вижу: я толком не объяснил, откуда взялась такая моя уверенность в том, что Варя (девочка, которую взяли на эту роль) – не актриса. Деревянность, необработанный голос – важные признаки, но главным было другое.
Вы себе представляете, что такое актёрское взаимодействие?
Когда партнёр даёт реплику, главное – не слова, а энергетический импульс, который он вместе с репликой мне посылает. Этот импульс во мне вызывает согласие или протест, какое-то внутреннее изменение, я реагирую – а партнёр, в свою очередь, отвечает на эту реакцию – туда-сюда, как мужик и медведь пилят бревно.
Эта девочка, Варя, внутренне не включалась совсем. Не реагировала, не давала ответа. Полная тишина, ноль.
Ясно было, что на одну из главных ролей в главном шоу на главном канале – взяли девочку с улицы. Почему?!
Первая мысль в таких случаях: чья-то любовница. Но здесь – нет. Быть не может. Подсудное дело, растление малолетних. Да и некрасивая совершенно, не соблазнительная, вообще не по этим делам.
Дочка какого-нибудь олигарха? Тоже нет: явно дворняжка, как я уже говорил, «с раёна», с окраины… Никак не складывалась картинка.
* * *
Без верхней одежды, в лёгком домашнем платьице, новенькая была ещё общипаннее и тощее, хотя казалось, уже дальше некуда.
Вошла в гостиную своей походкой заводной куклы, «присела», то есть сделала книксен. Это выглядело, как будто сложились щепочки или дощечки: бывают такие плоские марионетки…
За ужином маменька оттянулась по полной программе: называла её то на «вы», то на «ты», то «Варвара Васильевна» (тем самым подчёркивая, что не
