и похоронило.
Это имело роковые последствия для результатов победы над самодержавием. Среди передового русского общества было много честных и хороших людей; было много знаний, талантов, энергии и бескорыстия. Но в нем не было ни уменья поддержать власть на хорошем пути, ни способности самому управлять государством. Этого не могли делать партии, который заключили союз с Ахеронтом и уступали во всем антигосударственным силам; партии, для которых всякое соглашение с властью казалось изменой. Для либералов, воспитанных освободительным движением, создалось безвыходное положение. Они не могли стать правительством при монархии; этого не позволяло их отношение к Ахеронту. А когда, как в 1917 году, их привел к власти сам Ахеронт, он их тотчас и смел. Так освободительное движение обрекло на бессилие будущих победителей самодержавия; они могли привести к революции, но либеральной власти создать не могли.
И что хуже — они этого не понимали; не понимали, насколько им самим нужно соглашение с властью для защиты себя от своих новых друзей и союзников. Они не понимали, что та максимальная программа, с которой они свергали самодержавие, не может в случае победы стать программой правительства. Они еще не научились тому, что даже партийное правительство принуждено к компромиссу с побежденным им меньшинством, что программа партийного правительства не должна быть непременно программою партии. Опыт научил этому на Западе. А у нас еще наивно считали, что выборы по четыреххвостке выражают всегда настоящую волю народа и что всякая партия, пришедшая к власти, должна считать свою программу для себя обязательной. Компромисс — основа конституционной жизни на Западе — нам казался изменой.
Так освободительное движение сыграло в нашей истории двойственную роль. То, что оно сломило самодержавие, которое само гибло и в своей гибели могло унести с собою Россию, — историческая заслуга его и его вожаков. Стоит представить себе, что бы было, если бы самодержавие существовало во время Великой войны! Освободительное движение было счастливой страницей нашей истории и дало России шанс к ее возрождению. Но оно в то же самое время было болезненным процессом, каким бывает затяжная война. Последствия такой войны даже для победителей изживаются очень нескоро. Для России было бы гораздо полезнее, если бы ее развитие шло медленно по мирным путям шестидесятых годов, т. е. инициативою исторической власти, пока самодержавие без скачков и потрясений, «самотеком», не превратилось бы в конституционную монархию. Это был бы более длинный и более серый процесс, без ярких красок и драматических эпизодов; это был бы один из тех скучных периодов, которых не любит история. Война всегда кажется интереснее и остается в памяти дольше, чем события мирного времени, как болезнь заметней, чем прозаическое здоровье. Без «освободительного движения» не было бы популярных любимцев и тех военных легенд, которые выдаются за правду. Герои мирного времени совершенно другие, для поверхностных взглядов толпы — незаметные. В военное время легче блистать и составлять себе громкое имя, иногда без всякого права на это.
Россия в начале XX века пошла этой эффектной, но полной соблазнов дорогой. В истории надо искать причин, а не виноватых. Причиной этого злополучного уклона нашей новейшей истории было самодержавие. У него все было в руках, чтобы обойтись без войны. Примирение власти и общества, возвращение самодержавия на героический путь Великих реформ зависели тогда от него. Последний несчастный наш самодержец этого не захотел и сам начал войну со страной.
Он был побежден, но тогда, когда все было в руках его победителей, они уже не сумели этой победой воспользоваться. Долгая война их развратила, и они не смогли заключить разумного мира.
Так самые последние годы монархии стали поучительны и драматичны; они напоминают двух непримиримых врагов, которые схватились на краю обрыва, в который и свалятся вместе. Но до 1905 года Россия была полна оптимизма. Самодержавие проигрывало тогда неправое и безнадежное дело. Как у всех обреченных режимов, все оборачивалось против него. Его губили не только враги, не только безрассудные льстецы и поклонники, которые больше всех в гибели его виноваты. Его помимо воли губили и те разумные люди, которые указывали ему верные пути для спасения. Ибо если такие советы отвергнуты или не доведены до конца, то они наносят режиму последний удар. И людей, которые не могли спасти режима потому, что их не послушали, обвиняют тогда в том, что они его погубили. Все это мы увидели в последние годы самодержавия.
Отдел третий. Уступки и падение самодержавия
Глава IX. Витте как идеолог либерального самодержавия
Первым человеком у власти, который понимал, в какой тупик заводят самодержавие его слепые сторонники, который сделал попытку вернуть самодержавие к его историческому долгу перед Россией, но вместо успеха ускорил развязку, был С. Ю. Витте.
Витте был одной из тех самых замечательных фигур последнего времени; ее можно назвать и трагической. Даже его враги признавали его исключительные государственные дарования. О нем вспоминали всегда, когда ждали чуда; его одного считали на это способным. Никто не может отрицать и следа, который его короткое пребывание у власти оставило в жизни России. А между тем у нас, где государственных людей оказалось так мало даже среди тех, кто сам был о себе очень высокого мнения, Витте оказался всеми отвергнутым. После его падения все боялись его возвращения к власти; пустые слухи об этом заставляли тревожиться. Когда он умер в начале войны[454], кроме близких людей, никто о нем не пожалел; скорее напротив. Французский посол Палеолог сказал государю, что со смертью Витте «потух источник интриг», и государь с радостью с таким суждением согласился[455]. Сам он не нашел даже нужным сделать после его смерти общепринятый жест, прислать венок или выразить вдове сожаление. Он только приказал опечатать бумаги. Не лучше оказалось отношение к Витте и либерального общества. Это общество при жизни Витте чуждалось его. После 17 октября 1905 года[456] никто его не поддержал. Кадеты старались свалить его еще до 1-й Государственной думы, и когда, накануне созыва Думы, он был отставлен[457], с торжеством приписывали эту победу себе. После роспуска 1-й Думы я слышал, как на октябристском собрании в Москве октябристский оратор А. В. Бобрищев-Пушкин заявлял, что имя графа Витте, как «политически нечестное», навсегда вычеркнуто из истории России; и такое заявление по адресу автора [Манифеста] 17 октября поддерживалось оглушительными аплодисментами на собрании Союза 17 октября! Подобных иллюстраций можно было бы привести без конца. Витте пришелся решительно всем не ко двору; отвергнутый властью,
