подошел к нему не как сторонник теоретических лозунгов равенства и равноправия, а как финансист, понимавший важность крестьянского рынка в экономическом здоровье России. Столкнувшись с этим вопросом, он быстро усвоил, что крестьянская реформа, вернее — завершение крестьянской реформы, в России стоит в центре всего. Постановка этого вопроса ребром на первый план государственных забот была главной заслугой и, удивительно сказать, главным своеобразием Витте. По мнению Витте, этот вопрос и в 1890-х годах, как и в 1860-х, в эпоху Великих реформ, должен был быть исходной точкой всего. Все остальное было второстепенно и явилось бы само собою так же неизбежно, как за реформой 1861 года последовали и другие реформы. Изучив крестьянский вопрос, Витте стал непримиримым врагом крестьянской сословности, особых крестьянских законов и прежде всего зависимости крестьян от общины. Всю важность этого вопроса в России Витте понял раньше Столыпина и глубже его. Он сознавал, что, пока крестьяне не станут «буржуями», не создастся того, что социал-демократия презрительно называла мелкобуржуазной идеологией, эра капитализма со всеми своими последствиями в России не сможет расцвесть. С крестьянского вопроса надо было начать. За невнимательность к нему он упрекал и нашу власть, и наше общество. Помню его укоры 1-й Государственной думе за то, что она хотя этот вопрос и подняла, но в погоне за большим не сумела сделать того, что в то время было совершенно возможно. Превращение крестьян из
сословия в социальный класс мелких землевладельцев для Витте было предпосылкой тех политических перемен, о которых в то время мечтал свободолюбивый либерализм.
В этом пункте обнаруживались и сходство, и разница между Витте и либеральной общественностью. Витте не находил, что очередная задача момента есть замена самодержавия конституцией. По его мнению, нельзя было вводить конституционный строй в стране, где большинство населения еще стоит вне общих законов. Пусть история знала олигархические конституции, в России для них не было почвы. Говорить о конституции раньше, чем покончено с крестьянской сословностью, значило не понимать необходимых для конституционного строя условий. Начинать надо с крестьянского освобождения. Зато когда самодержавие эту свою историческую задачу исполнит и освобождение доведет до конца, тогда Россия сама собой придет и к конституции. Витте был чужд национального мистицизма, веры в российскую самобытность, которая будто бы с конституцией никогда не помирится. «Почему вы думаете, — говорил он Шипову еще в 1902 году, — что русский народ какой-то особенный? Все одинаковы, как англичане, французы, немцы, японцы, — и русские. Что хорошо для одних, почему не будет хорошо для других? Разве в государствах с представительной формой правления дело хуже идет?»[463][464]
Понятно, что правые, которые стремились заморозить Россию, сохранив навеки ее прежний сословный уклад, ненавидели Витте. Он был для них опасным врагом. Но и либеральное общество, которое программе Витте о крестьянах не могло не сочувствовать, его все-таки считало чужим. Их разделяло отношение к самодержавию. В ту суровую эпоху представители либеральной общественности сами не смели публично заявлять себя конституционалистами и, напротив, уверяли, будто режим 1860-х годов самодержавию не противоречит; никто поэтому не стал бы требовать конституционных заявлений от Витте. Но либерализму об этом щекотливом вопросе полагалось молчать; ставить его могли господа вроде Грингмута для провокации. А Витте о нем не молчал. Несмотря на близость к либерализму, он заявлял себя убежденным сторонником самодержавия. Более того: он выступил его агрессивным защитником и в знаменитой записке о Северо-Западном земстве[465] во имя самодержавия отрицал наше земство. Эта позиция с его стороны была так противна всему, чего можно было ждать от человека либерального образа мыслей, что репутация Витте в либеральном лагере была этим подорвана. Этого мало; никто даже в искренность его не поверил, и записка явилась образчиком беспринципного коварства и двоедушия.
Сенсационность этой записки, излагавшей политическое credo Витте, превзошла эффект всяких революционных изданий. Она распространялась в бесчисленных копиях и была перепечатана «Освобождением». Современных читателей могло в ней прельщать и то, что она открыто трактовала о таком вопросе, как конституция для России, о чем в то время запрещалось и думать. Но значение ее было не в этом. Записку и сейчас можно прочитать с неослабевающим интересом. В ней много правды, которую раньше обе стороны старались скрывать. Эту правду Витте разоблачал без стеснений, ходил всем по ногам. Не знаю впечатления, которое рассуждения Витте произвели в правом лагере, ведь официальную политику власти он в своей записке судил тоже без снисхождения. Но помню недоумение в левом общественном лагере. Витте показался изменником, который ради карьеры скрыл или предал свои либеральные убеждения. Иные стали искать более хитроумных объяснений. В разговоре с Д. Н. Шиповым В. К. Плеве изложил официальное понимание этой записки: «Она была-де направлена не против земства, а против Горемыкина; ни один министр больше Витте не убежден в необходимости общественной самодеятельности»[466]. Для Д. Н. Шипова это объяснение показалось неубедительным. Он не без простодушия рассказал, что, прочтя записку два раза, пришел к двум выводам, совершенно обратным; подумал сначала, что записка направлена против земства; прочтя второй раз, убедился, что главной целью ее было доказать необходимость конституции для России и что только из-за осторожности Витте не решился сказать это прямо[467][468].
Психологически такие суждения были естественны; но оригинальность самого Витте в том, что в записке он был только искренен и говорил то, что действительно думал. Этим он расходился как с официальным миром, так и с либеральной общественностью.
Плеве был прав, что Витте — горячий сторонник свободы и общественной самодеятельности. Это он не только доказал практикой своего министерства; в записке он это начало горячо защищал и теоретически. Он с горечью клеймил власть, которая борется с обществом, боится его вместо того, чтобы привлекать лучшие силы его на служение государству. Власть, по мнению Витте, должна как можно меньше посягать на свободу общественной деятельности. Чем власть сильнее, тем больше свободы она может дозволить; а так как самодержавная власть самая сильная власть, то именно она наиболее полно должна обеспечить свободу — таково было убеждение Витте.
Признание необходимости «свободы» для общества не мешало Витте заявлять себя противником земства. Это кажется противоречием. Но для Витте это было очень понятно. Идея земских учреждений совсем не в «свободе». Земство — проявление иного начала. Оно не свободная, а обязательная, принудительная организация; у земства государственные права и обязанности. Оно выросло не из принципа свободы, а из принципа «народоправства», а этот принцип действительно с самодержавием несовместим. Поэтому в самодержавном государстве земство существует как инородное тело; между самодержавием
