Арман вновь попробовал повернуться, но обнаружил, что крепко привязан к кровати. Он тихо позвал, но никто не откликнулся. Только женщина, что сидела в изголовье и увлеченно размачивала приличных размеров бисквит в большом стакане подслащенного вина, лениво обернулась, бросила на больного недовольный взгляд, а затем спокойненько отправила печенье в рот, сделала добрый глоток вина, аккуратно поставила стакан, взяла книгу и принялась читать, повторяя вслух каждую фразу. Арман хотел было как следует протереть себе глаза, дабы убедиться, что действительно проснулся, но, как говаривала славная женщина, так любившая сладости вкупе с вином, привязан он был «наглухо».
— Пьер! Луи! — закричал барон. — Луи! Пьер!
В ответ раздался лишь короткий смешок и звон бокала.
— Луи! Пьер! Канальи! Кто-нибудь, эй! — с новой силой завопил Луицци.
— Боже, вот малохольный! — пробормотала женщина.
И, ничуть не тревожась, она взяла огромную губку, что плавала в ведре с ледяной водой, и грубо прижала ее к лицу Армана. Этот способ лечения возымел свое действие: барон решил, что самое время пораскинуть мозгами. «Ну, хорошо, — подумал он, — по всей видимости, я был болен, и скорее всего — нервной горячкой; но, должно быть, я уже здоров, ибо чувствую только некоторую слабость во всем теле, а мыслю вроде бы достаточно ясно. Я прекрасно помню все, что со мной случилось, и могу пересказать».
И, перебирая про себя воспоминания, словно нищий, подсчитывающий на ладони медяки, барон громко заговорил:
— Да! Помню, прекрасно помню: госпожа де Фантан — это госпожа де Кремансе, Лора — это госпожа Дилуа; бедняжка, она умерла от отчаяния, я убил ее! О, Сатана, Сатана!
— Ну сколько можно, — заворчала сиделка, — опять начинается! Вот одержимый!
Наконец оторвавшись от книжки, она позвала:
— Господин Пьер! Господин Пьер!
Пьер, закутанный в хозяйский халат, появился на пороге, невозмутимо размачивая реймсское печенье в добротном шампанском из запасов барона.
— Что такое? Что-нибудь случилось, госпожа Умбер? — заикаясь и пошатываясь, спросил лакей.
— Он опять бредит. Нужно кого-нибудь послать за пиявками. Господин Кростенкуп говорил, что, если опять начнется бред, нужно поставить штук семьдесят на живот и налепить горчичники на икры и на пятки.
— А стоит ли тратиться на пиявок и горчичное семя? — усомнился Пьер. — У барона, конечно, много звонких монет, и господину Кростенкупу не жалко чужих денег на рецепты для аптекаря.
— Здоровье не может стоить слишком дорого, господин Пьер; это первейшее благо на свете, — наставительно произнесла госпожа Умбер.
— Ну и что? Лучше я буду болеть всю жизнь, чем отдавать по тридцать су за каких-то мерзких пиявок.
— Да, верно, господин Кростенкуп сам составляет счета. Последний раз, когда мы с ним лечили одного одинокого старика, пиявки стоили всего тринадцать су за горсть. Правда, покойник был всего-навсего биржевым зайцем, которому только три раза удалось обанкротиться.
— Ну уж ему-то было что намазать на хлеб!
— Не слишком жирно, господин Пьер. Порой ему и на опохмелку не хватало.
— Кажется, барон успокоился. Разве нельзя избавить его от кровожадных пиявок?
— Ну что вы! Я же говорю, он бредит! Опять начал свои сказки про прекрасных дам. К тому же ведь уже уплачено. Нельзя же не забрать у фармацевта купленный товар…
— Знаете, мне вовсе не жалко кошелек барона, просто мне кажется, нужно пощадить его шкуру. Взгляните на его пузо: оно и так все в дырках, как старая шумовка. Будто на него напала пиявочная оспа. Поставьте пиявок в счет, но не ставьте их ему на живот.
— Что ж, ваше распоряжение будет выполнено в точности, господин Пьер. Вот только как бы господин Кростенкуп не раскусил все завтра: ведь он будет искать дырки — он их каждый раз считает. А потому возьмите, пожалуй, сотню пиявок вместо семидесяти — ведь не все они впиваются в тело как положено…
— И вы заберете их себе, госпожа Умбер, чтобы они затем пользовали других клиентов?
— Нет! Я отпущу их гулять по улицам с тросточкой в руке!
— Скажите, госпожа Умбер… Меня гложет одна мыслишка…
— У вас еще и мысли иногда бывают?
— Вы так много занимались с больными… Вы когда-нибудь видели, как эти гады занимаются любовью?
— Замолчите, грязное животное! — тоном возмущенной недотроги воскликнула госпожа Умбер. — Идите, делайте, что вам велят, и заодно пришлите мне стаканчик винца и печенье. А то у меня пупок уже к позвоночнику прилип.
— Может, шампанского?
— Благодарю, но я терпеть не могу пену — у меня от нее в животе бурчит. Пришлите то же, что и раньше.
— Бордо?
— Да, бордо.
— У вас, однако, забавный вкус. Право, это вино для несмышленых птенчиков, только сон нагоняет.
— Кстати, не забудьте о кофе. А то действительно что-то я такая вся сонливая…
— Ну что ж, прекрасно! Сейчас я сам все принесу. Вот только отправлю Луи к фармацевту.
— Это кучера-то? Да он, поди, еще не проспался!
— Ну и прекрасно! Вот в таком-то виде он и нужен! Никто не правит лошадьми лучше, чем он в мертвецки-пьяном состоянии, а уж немножко винца вовсе не помешает ему дойти куда надо пешочком.
— Я смотрю, вино и вам не во вред; что-то вы так разлюбезничались…
— Я? Неужели я выпил лишнего?
— Вовсе нет; но ваши глаза блестят, как распахнутые настежь окошки в ночи.
— А это чтобы лучше вас видеть, госпожа Умбер, — пробасил лакей, приближаясь к сиделке, которая, вопреки обыкновению, вовсе не походила на старую каргу. Этакая аппетитная и весьма дородная пышечка от силы тридцати лет — слишком хороша для господина Пьера.
— Э! Э, господин Пьер! Вы слегка расчувствовались от винца…
— Ах, вам был хоть капельку моих чувств…
— А что скажет господин Умбер?
— А это еще кто такой? Неужели он существует?
— Вы уж извините великодушно, но да, существует. А где, как вы думаете, я взяла это имя — Умбер? В справочнике вычитала? Или, может быть, откопала в корзине старьевщика?
— Не сердитесь, прошу вас. Ведь на этом свете далеко не все женщины замужем.
— Возможно; но я вовсе не из их котеории — понимаете, господин Пьер?
— А! Какая разница! Разве господин Умбер может нам сейчас помешать? — И Пьер вплотную придвинулся к сиделке.
— Ну вот что! Отправляйтесь-ка в аптеку, кобелина неумытый! И не вздумайте обхаживать меня потом таким манером, а то я прилеплю парочку самых злых пиявочек прямо на кончик вашего красного носа!
— Они от этого только подобреют, да и вы тоже…
— Не говорите глупостей!
— Я предпочитаю их делать.
Здесь Луицци не удержался от раздраженного возгласа:
— Ну и прохвост!
Любвеобильный ухажер вдруг застыл с озадаченным видом и только через несколько секунд заржал, приговаривая:
— Ну и дурак же я! Совсем забыл, что он чокнутый!
— Зато у него гораздо больше здравого смысла, чем у вас, — воспользовалась моментом сиделка. — Слышите — полночь пробило; скоро фармацевт закроет аптеку, и где тогда наши пиявки?
— Бегу. Одна нога здесь, другая там. Но я вернусь! — ответил Пьер.
И он вышел, послав госпоже Умбер нежный воздушный поцелуй.
— Ну и ну! — профырчала сиделка. — Уж если бы я и захотела любовничка, то выбрала бы порасторопнее, чем этот красномордый пузан!
Это рассуждение ничуть не помешало госпоже Умбер прибрать столик, стоявший у постели больного, и придвинуть к нему поближе два удобных кресла: она явно рассчитывала провести еще какое-то время в обществе галантного лакея.
Пусть не удивляется читатель молчанию Луицци в течение почти всей этой беседы; ведь не впервые он оказался в подобной ситуации, когда позади у него был временной разрыв безо всяких воспоминаний. Влажная губка, леденившая ему лоб, и предстоявшая пытка семью десятками пиявок однозначно предупредили барона, что не стоит громко возмущаться и орать — в этом случае обращаться с ним уж точно будут как с сумасшедшим. Кроме того, он понимал, что, будучи в неведении относительно событий после предыдущей встречи с Дьяволом, он может ляпнуть какую-нибудь глупость, и тогда его заслуженно сочтут безумным; поэтому он предпочел хранить молчание и, прислушиваясь и размышляя, искал выход из затруднительного положения, в котором нежданно-негаданно оказался; удобный момент настал, по его мнению, когда он остался наедине с госпожой Умбер, и, дабы доказать ей, что он в полном здравии, вежливо произнес:
— Госпожа Умбер, прошу вас, дайте водички.
— Боже! Бочка ненасытная, а не человек! — взорвалась сиделка. — И пяти минут не прошло, как я давала вам пить.
— Простите, госпожа Умбер, — заискивающе продолжал Луицци, — но прошло намного больше пяти минут… Вот уже добрых полчаса я слушаю, как вы болтаете с Пьером.
