— Простите, госпожа Умбер, — заискивающе продолжал Луицци, — но прошло намного больше пяти минут… Вот уже добрых полчаса я слушаю, как вы болтаете с Пьером.
— Ну и ну! — Госпожа Умбер подняла повыше свечу, чтобы получше рассмотреть барона. — Вот это да! Так говорит, что можно подумать, будто он в своем уме.
— Со мной все в порядке, госпожа Умбер; я могу это доказать. Будьте добры, развяжите мне одну руку, я попью сам, без вашей помощи.
— Ну да! Как же! Опять та же песня! Я вас давеча пожалела, и что же вышло? Лекарство полетело мне в нос, а кроме того, вы помяли мой чепчик за шестнадцать франков, совсем новехонький, в позапрошлом году купленный! Так что вот — пейте и молчок!
— Клянусь вам, госпожа Умбер, клянусь, — не сдавался Луицци, — я не сделаю вам ничего плохого; уверяю вас — я в своем уме.
— Прекрасно, прекрасно. Тогда пейте и спать!
— Что случилось? — в комнату вошел Пьер с двумя бутылками под мышкой; в одной руке он нес полную сладостей салатницу, в другой — тарелку с печеньем.
— Ничего, — обернулась госпожа Умбер, в этот момент подносившая Луицци чашку с целебным отваром, — опять у него одно из его просветлений; просит развязать.
— Не вздумайте! — воскликнул Пьер. — Вы что, не помните, каких трудов нам стоило не так давно уложить его обратно в постель? Лично я отведал целую дюжину хороших пинков!
— Ты получишь еще больше, холуй, — разъярился Луицци, — дай мне только выздороветь.
Лакей встал в ногах у хозяина; по-прежнему держа бутылки под мышкой, а салатницу и тарелку в руках, он в упор взглянул на барона и, скорчив трезвую, но оттого еще более мерзкую рожу, изысканным тоном ответил:
— Неплохие чаевые! Премного вам благодарен, господин барон.
— Ах ты, мразь! — Луицци рассвирепел и с неимоверным усилием попытался вырваться из пут.
В рывке он нечаянно толкнул плечом чашку, которую протягивала ему госпожа Умбер, и перевернул ее. Сиделка гневно закричала:
— Вы что, Пьер, взбесились! Разве можно так дразнить слабоумного? Это последняя чашка отвара, я берегла ее, чтобы ему хватило на всю ночь; а теперь мне придется опять готовить снадобье… если только он не обойдется.
— Ба! Конечно, черт его раздери, перебьется! — откликнулся Пьер.
— Вам легко говорить! А он будет вопить ночь напролет, что хочет пить, и я не смогу поспать ни минутки! В конце концов, это не займет много времени: чайник уже на огне, сейчас я брошу туда целебные травы, и все будет готово.
— Один момент! — прервал ее Пьер. — Нам самим нужна горячая вода, чтобы растопить вот этот кусочек сахара.
— Зачем?
— Затем, что кроме бордо я принес заветную бутылочку коньяка; сейчас мы быстренько сварганим в салатнице огненный коктейльчик{192}, а затем выпьем его без особых церемоний.
— С ума сойти! Вы пристрастились к горячему пуншу? Это пагубная привычка! Он сожжет вашу душу и тело, вы мигом сгорите, словно стог сена!
— А я и так уже весь горю. — Лакей адресовал госпоже Умбер вызывающую улыбку.
— Опять вы за свои глупости? — жеманно отозвалась сиделка.
— Ну что вы, я ничего такого не имею в виду; смотрите, каким красивым синим пламенем горит наш пунш! — лукаво усмехнулся Пьер.
— И правда; только вы прямо позеленели при таком свете — ну точно покойник!
И вдруг госпожа Умбер громко вскрикнула и продолжила уже с неподдельным испугом:
— Господи! Ну и балбес же вы, Пьер! Прекратите немедленно свои штучки! Мне страшно, ну в самом-то деле!
Лакей же только вошел во вкус и, задув предварительно все свечи, встал позади пламени пунша. Его лицо, освещенное зловещим огнем, приобрело зеленоватый оттенок; к тому же, ради большего впечатления от своего действа, он скорчил такую мерзкую и страшную рожу, что тут испугался бы кто угодно. Он хрипло и протяжно зарычал. Объятая ужасом госпожа Умбер завизжала:
— Ну хватит, Пьер, хватит! Зажгите свечи!
— А-у-у! — завыл лакей загробным голосом.
— Ну страшно же, Пьер! — завопила сиделка. — Ну сколько можно! Хватит дурака валять!
— А-у-у-у! — еще более замогильным тоном взвыл лакей.
— Ну вот что! Прекратите немедленно, или я сейчас позову на помощь! — Госпожа Умбер, и в самом деле дрожавшая от страха, направилась к двери.
— Вы отсюда не выйдете никогда! — зловещим голосом продолжал Пьер. — Я пришел из преисподней, чтобы забрать с собой тебя и твоего болезного барона.
— Да замолчите же, Пьер!
— Я не Пьер! Я Дьявол!
— Сатана, это ты? — закричал Луицци; его расшатанное долгой болезнью сознание легко поддалось впечатлению от разыгравшейся сцены, в которой лично для него не было ничего сверхъестественного.
Услышав его слова, лакей и сиделка завопили и бросились друг к другу, а Луицци, продолжая бредить, все кричал:
— Сатана! Явись, Сатана! Я зову тебя!
— Ну вот что вы наделали! — дрожащим голосом запричитала госпожа Умбер. — Добрую неделю у него не было таких галлюцинаций! Он опять зовет Дьявола, будто бешеные псы его искусали!
— Однако было бы весьма забавно, — сказал Пьер, тщетно стараясь принять невозмутимый вид, — забавно было бы посмотреть на Дьявола, если бы только он и в самом деле вздумал явиться!
— Тьфу! Хватит, Пьер! — Госпожа Умбер рассердилась уже не на шутку. — Или я в самом деле позову на помощь!
Она зажгла свечи, в то время как Пьер, нервно посмеиваясь, разливал готовый пунш.
— Держите. — Лакей протянул рюмку сиделке. — Пейте — это лучшее лекарство против самого страшного ужаса.
— Да и вам не мешало бы подлечиться, господин Пьер; что-то вы слегка побледнели… Налейте-ка мне еще полрюмочки… А то, когда он заорал, призывая нечистого, я так испугалась, что до сих пор поджилочки трясутся…
С этими словами она села за стол; Пьер расположился рядышком и, не забывая наполнять ее рюмку, продолжал:
— Однако вы не первый раз услышали сейчас, как барон призывает Дьявола.
— Конечно нет, черт бы его забрал совсем! — сказала госпожа Умбер, маленькими глоточками отхлебывая пунш. — В начале болезни он только это и делал.
Непрошеная галлюцинация, захватившая разум барона, рассеялась при виде неподдельного испуга лакея и сиделки; справедливо полагая, что может добиться от них послабления только путем взвешенного поведения, Луицци ушел в себя, решив спокойно слушать их беседу, что бы они там ни выдумывали; к тому же он надеялся почерпнуть из их болтовни что-нибудь полезное для себя.
— Однако что за дурная блажь! — воскликнул Пьер. — Воображает, что сам Дьявол у него в услужении!
— Бывает и хуже. Каких только чудаков не носит эта земля! Как-то почти целый год я работала у одной девицы из Гаскони, так вот она была в совершенном убеждении, что родила ребенка в подземелье, в которое ее заточили на целых семь лет!
Несмотря на свое твердое решение помалкивать, Луицци, до крайности изумленный этой новостью, не смог удержаться от восклицания:
— Генриетта Бюре!{193}
Сиделка резко подалась назад, и удивленный Пьер спросил ее:
— Что с вами?
— Но ее звали именно так! — ответила сиделка. — Откуда ваш хозяин ее знает?
— А что тут такого? Он тоже родом из Гаскони, так что вполне мог быть знаком с ней. Пусть себе бормочет под нос, не обращайте внимания; лучше расскажите-ка мне эту историю.
— Я знаю только, что она прибыла в сопровождении одного из членов ее семьи. Впрочем, она была ко мне очень добра; только и делала, что с утра до вечера рассказывала мне о себе и своих переживаниях.
То, что услышал Луицци, повергло его в самый настоящий ужас; он вдруг понял, как просто с помощью обвинения в безумии спрятать в воду концы многих преступлений. А ведь он сам тоже считается душевнобольным, и вокруг него наверняка хватает людей, которым выгодно поддерживать этот миф. Он только что вырвался из царства бреда: за время болезни он мог такое рассказать о приключениях госпожи дю Берг и госпожи де Фантан! Если хоть какой-то слушок достиг их ушей, то нет никаких сомнений, что они больше кого бы то ни было должны настаивать на его невменяемости. Луицци подумал также, что теперь они нуждаются не только в этом, и никто не поручится, что они не испробуют всех средств для уничтожения человека, так много знавшего об их подлостях.
Молчание, наступившее после слов госпожи Умбер, позволило Луицци некоторое время поразмышлять. Тишина прерывалась только хрустом поглощаемого печенья и бульканьем подливаемого пунша.
— И все-таки, — заговорил Пьер, — странно, что человек спятил вот так вдруг, безо всякого предупреждения.
— Неужели раньше с ним ничего подобного не случалось?
— Да нет вроде. — Пьер засомневался. — Впрочем, я работал у него всего пару недель до того, как он заболел… В общем, барон как барон, если только не считать, что иногда он запирался в своей комнате и разговаривал сам с собой.
