— И это вам ни о чем не говорило? — удивилась госпожа Умбер.
— Нет, честное слово, — ответил лакей. — Совсем недавно я был в услужении у одного депутата, который целыми днями репетировал речи, стоя на трибуне перед огромным зеркалом в собственной гостиной… Все это он приказал соорудить специально для упражнений в красноречии.
— Совсем как знаменитый Голован!{194} — засмеялась сиделка.
— Как раз наоборот, — возразил лакей, — это адвокат с превосходной репутацией, а у них считается, чем меньше башка, тем острее ум.
— Все равно, это выглядит глупо — человек перед зеркалом препирается сам с собой!
Луицци, почувствовав, что разговор уходит в сторону от его персоны, решил повернуть внимание болтунов на себя и попросил пить.
— Что-то сегодня жажда на него напала! — раздраженно воскликнула госпожа Умбер.
— А ведь ваш целебный отвар, который вы ему давали, мог бы прекрасно его освежить: но он пролился на простыни…
— Ах да, правда, я и забыла приготовить другой; а теперь воды в чайнике не осталось, и нужно разжигать огонь…
— Не беспокойтесь, госпожа Умбер, сейчас я все устрою. Где его травы?
— Вон там, слева, на камине, рядом с маленьким серебряным колокольчиком такой забавной формы.
Луицци резко приподнялся и увидел свой талисман. Сначала он испытал чувство глубокого удовлетворения, но, поразмыслив о том, до чего его довели доверительные откровения Дьявола, решил больше ни в коем случае не дотрагиваться до магического колокольчика. Меж тем, пока Пьер готовил снадобье, а госпожа Умбер продолжала дегустировать горячий пунш, вошел кучер с чашкой, полной пиявок, в одной руке, и с огромным пакетом горчичного порошка — в другой. Его ноша, больше чем какие-либо здравые мысли, убедила Луицци в пользе сна. Он содрогнулся, представив, как применяют эти лекарства, а потому притворился спящим, дабы его преданным слугам не пришла идея прийти ему на помощь. А для полноты картины он даже слегка всхрапнул.
— Ты гляди! — обернулся к больному Пьер. — Накажи меня Бог, если он не хрипит!
— Похоже… — подтвердил кучер, подойдя к кровати.
— Быть того не может, — сказала госпожа Умбер, с трудом приподнимаясь из кресла.
— Ничего удивительного. — Пьер также не без определенных усилий приблизился к Луицци, чтобы получше его рассмотреть. — Вот уже добрую неделю он водит нас за нос; пощупайте-ка, как там у него пульс.
Госпожа Умбер встала, но горячий пунш подействовал на нее гораздо сильнее, чем она думала, а потому, шаткой походкой подойдя к больному, она стала искать пульс не на той стороне руки. Не чувствуя биения артерии, она с ученым видом сказала:
— Все, конец.
— Requiescat in pace[7], — Пьер накрыл лицо «покойника» простыней, — теперь и мне будет что намазать на хлеб.
— De profundis[8], — прогнусавил в ответ ему кучер, — а то лошади пожрали весь овес и сено.
— Один момент, — воскликнула госпожа Умбер, — только не прикасайтесь к вещам — с меня могут спросить. Вот наличные — другое дело.
— А у него и не было наличных, — заявил Пьер.
— Ты-то откуда знаешь? — хитро сощурился Луи. — Что, шарил по ящикам в секретере?
— Говорю тебе: здесь ничего нет!
— Что ж, прекрасно, прекрасно! Пересчитай денежки как следует! Насладись ими в последний раз! Полицейские ищейки все равно их найдут! Отдавай немедленно мою долю, или я пойду в участок и все расскажу!
— Ну-ну, иди доноси! А я спрошу заодно у фараонов, могут ли лошади за шесть недель сожрать шесть полных охапок сена и двадцать мешков овса.
— Пьер прав, — сказала госпожа Умбер, — он не вмешивается в ваши аферы на конюшне, а вы, Луи, не должны совать свой нос в домашние дела!
— Э! Так вы заодно! Сколько он вам дал, чтобы вы встали на его сторону?
— Нисколько, ясно? Я честная женщина и никогда не брала ничего сверх того, что больные сами считали нужным вручить мне! Господин Пьер может засвидетельствовать: покойный барон только что подарил мне полдюжины серебряных столовых приборов в знак благодарности за заботу.
— Это где-нибудь записано?
— Нет, ведь он привязан наглухо.
— Ну что ж, — продолжал кучер, — тогда боюсь, что если вам захочется отобедать, пользуясь этими приборами, то вы рискуете хлебать супчик без ложек, голыми руками.
— Однако он прав, — вздохнул Пьер. — Обидно до слез, что никому вовремя не пришла идея подсунуть больному текст завещания; думаю, он назначил бы пожизненную ренту каждому из нас.
— Возможно, — продолжал Луи, — ведь он, между нами, был малость глуповат; но что сделано — то сделано, забудем об этом. Давайте попытаемся придумать что-нибудь; думаю, нам удастся договориться, ведь мы — порядочные люди.
— Хорошо, — согласился Пьер, — присаживайтесь, господа; только говорите потише, нам совсем не нужно, чтобы грум что-нибудь услышал.
— Ерунда! Он дрыхнет на канапе в гостиной, и даже если проснется, то не сможет нам помешать: уж не знаю, доберется ли он до собственной постели.
— И все-таки закрой двойные двери, да поплотнее, и тогда начнем наш совет.
Луицци услышал скрип стульев — трое почтенных собеседников рассаживались вокруг стола, а чоканье рюмками дало ему понять, что дегустация огненного пунша продолжилась.
— Итак, — начал Луи, — скажи прямо, Пьер, сколько ты нашел в секретере?
— Десять тысяч пятьсот франков, — ответил лакей, — и ни сантимом больше.
— Слово чести?
— Слово чести! А ты? Сколько ты взял на сено и овес?
— Тысячу сто двадцать два франка.
— Хм, маловато что-то, — засомневалась госпожа Умбер.
— Сударыня! — возмутился кучер. — Каждый вносит, сколько может.
— Право, господа, — продолжала госпожа Умбер, — от богача с миллионным состоянием вы получили просто мизерное наследство!
— Правильно сказано, как это ни грустно, — вздохнул Луи. — Вот если бы у нас было завещание! Как бы нам его сделать?
— Я плохо умею писать, — сказал Пьер. — К тому же у покойного был не почерк, а какие-то дурацкие каракули.
— Может быть, где-нибудь есть образец? — задумалась госпожа Умбер.
— Не знаю, — ответил лакей. — Я видел его почерк, только если он просил отнести кому-нибудь записку.
Луи выругался и стукнул кулаком по столу:
— Как же счастливы образованные люди, черт бы их побрал! Подумать только, эти оборванцы, мои родители, не взяли на себя труд обучить меня грамоте, и только поэтому я могу потерять теперь целое состояние!
Несмотря на весь ужас, охвативший Луицци, который слушал этот разговор, мысль о завещании дала ему какую-то смутную надежду. В тот момент, когда Луи еще раз с силой треснул по ни в чем не повинному столу, он испустил продолжительный вздох. Трое заговорщиков испуганно обернулись и внимательно прислушались.
— Луи, Пьер, — тихо прошептал барон.
Собеседники оторопели:
— Так он еще жив.
Пьер, как наиболее твердо державшийся на ногах, подошел к Луицци и стянул простыню с его лица.
— А! Это ты, мой славный Пьер, — простонал Луицци, как бы только-только приходя в себя. — Где я? Что со мной случилось?
— Вот те раз! — пробормотала госпожа Умбер. — Можно подумать, что его соображаловка в полном порядке.
— Кто эта женщина? — спросил барон, обращаясь к Пьеру.
— Я ваша сиделка, — поклонилась ему госпожа Умбер.
— И как долго я болел?
Слуги переглянулись; полной уверенности, что хозяин окончательно пришел в себя, у них не было. Тем не менее Луи ответил:
— Вот уже шесть недель, как вы в постели.
— И все это время вы ухаживали за мной, друзья мои?
— Да, это так, — сказал Пьер. — Мы, можно сказать, не смыкая глаз, сидели над вами ночами напролет.
— Я вас отблагодарю, друзья мои, за все ваши заботы, — тихо продолжал Луицци, — вот только встану на ноги… или умру — уж очень я паршиво себя чувствую…
— Я сгонял тут давеча за свеженькими пиявками, — засуетился Луи, — не желаете ли? Может, они вам помогут?
— Навряд ли! — встрепенулся Луицци. — Прежде всего я хотел бы черкнуть пару слов своему нотариусу.
Слуги обменялись многозначительными взглядами.
— Я не боюсь смерти, — заверил их Луицци, — но ведь никто не знает, что его ждет впереди. А потому необходимо навести хоть какой-то порядок в делах. И я вас не забуду, дети мои, не забуду ни в коем случае!
Несмотря на незамысловатость, хитрость Луицци удалась вполне. Она напрямую била по алчности, а ведь нужно признать, что ради удовлетворения этой страсти люди, действуя по собственному почину, способны изобрести самые хитроумные способы, но в то же время попадаются в очевиднейшие ловушки. Впрочем, то же относится и к другим ненасытным порокам, как физическим, так и нравственным.
