Желание барона уловили на лету. Но, пока Луи искал чернила и бумагу, Пьер и госпожа Умбер о чем-то приглушенно шушукались; заметив это, Луицци снова забеспокоился. В самом деле, ведь после того, как он доверит нотариусу свое завещание, мерзавцы, убежденные в выгодности для себя его посмертной воли, вполне могут попытаться ускорить благоприятный исход. И он замер, напряженно раздумывая над тем, как избежать новой опасности.
— Что-то господин барон не торопится писать, — проворчал Луи, подозрительно взглянув на Луицци.
— Ну и болван же ты! — возмутился Пьер. — Как же ему писать? Со связанными руками?
И Пьер немедленно подошел к постели больного, сдвинул одеяла и развязал узлы. Луицци с какой-то детской радостью приподнял руки; но радость его быстро угасла, ибо он заметил их страшную худобу. Больной, который день за днем наблюдает в зеркале, как чахнут от свирепого недуга его лицо и тело, с трудом отдает себе отчет о постепенном увядании своих черт; но тот, кто видит себя после долгого перерыва, внезапно открывая, до чего он дошел, часто испытывает ужас, порой еще более роковой, чем сама болезнь. Именно это произошло и с Луицци; рассмотрев свои руки, он испуганно закричал:
— Зеркало! Дайте мне зеркало!
Раболепная угодливость, сменившая совсем недавнее подлое безразличие, не позволила слугам что-либо возразить на это требование; госпожа Умбер нашла зеркало и села рядом с бароном, предоставив ему возможность как следует рассмотреть свое отражение: мертвенно-бледное, заросшее лицо, спутанные волосы, дикие, воспаленные от жара глаза, побелевшие губы, заострившийся нос; какое-то время Луицци молча созерцал сей портрет, не в силах произнести ни слова; так называемая сила духа, которой наш герой, по его мнению, обладал в избытке, вдруг покинула его, и он взвыл самым жалобным образом:
— О Боже! Боже, как же так?
Затем, оттолкнув зеркало, барон опрокинулся навзничь в полном упадке сил и в самом неподдельном отчаянии; он горько плакал, не стыдясь жадно-любопытных глаз прислуги, ибо в эту минуту его гордость — причина отваги большинства мужчин — безоговорочно капитулировала перед малодушием. Верные слуги Луицци, казалось, всерьез встревожились из-за его приступа слабости, ибо госпожа Умбер проворковала наисладчайшим голосом:
— Господин барон, вы уже не желаете черкнуть пару слов нотариусу?
— Неужели я так плох? — Луицци взглянул на сиделку расширенными от страха глазами.
— Да нет же, сударь, ну что вы в самом деле! Просто никогда не помешает принять меры предосторожности; лучше уж умереть, уладив заранее все отношения с людьми и Богом.
— С Богом? — Луицци снова разрыдался. — Примириться с Богом? Никогда, никогда! Я во власти ада, и…
— Будь я проклят! — выругался Пьер. — Снова-здорово! Видать, мы рано обрадовались. Давайте опять его привяжем, да покрепче.
— Ой, не надо, не надо! — взмолился Луицци в самой настоящей истерике. — Не привязывайте меня, прошу вас! Я больше ничего не буду говорить, я буду молчать, только не привязывайте! Дайте, я напишу письмо.
Последняя просьба была, конечно, услышана, и Луицци взял протянутое ему перо. Но бумага расплывалась в его глазах, а рука, казалось, забыла, как надо выводить буквы; с большим трудом Луицци удалось черкнуть несколько слов, после чего, совершенно обессиленный, он упал на постель.
— Пошевеливайся, Луи, — тихо приказал Пьер, — похоже, у нас совсем мало времени.
Кучер стремглав выскочил из комнаты, сильно хлопнув дверью.
— Не оставляйте меня одного, — дрожащим голосом попросил Луицци, — не оставляйте меня одного.
Пьер и госпожа Умбер, заботливо поправив подушку и постаравшись расположить Луицци как можно удобнее, уселись рядом с больным. Они не спускали с него глаз, ловя малейшее движение своего подопечного. Еще пока барон писал, Пьер навел в комнате порядок, и когда Луицци оглянулся вокруг, не осталось ни одного даже самого незначительного следа ночной попойки, свидетелем которой он был. Его разум, ослабленный болезнью и сильным шоком от грязного и бесконечного спектакля, с трудом справлялся с обрывками воспоминаний; вскоре он уже засомневался: может, все ему только привиделось в бреду? Несколько успокоившись, он впал в лихорадочную полудрему; ему грезились то его разграбленный дом, то своры огромных голодных пиявок, бросавшихся на него со всех сторон. Наконец усталость сделала свое дело: он заснул глубоким сном и проснулся только наутро, когда день уже разгорался вовсю.
Разбудил Луицци звонок у дверей его апартаментов: кто-то дергал за шнур изо всех сил. Тут же появился Пьер, нервно шепнув госпоже Умбер:
— Это нотариус.
Секундой позже вошел Луи, и сиделка тихо ответила на их безмолвный вопрос:
— Он спит.
Барон решил воспользоваться заблуждением слуг, чтобы увериться в истинности всего происшедшего этой ночью, и навострил уши.
— Долго же ты ездил, — раздраженно сказал Пьер кучеру.
— Да, я не нашел нотариуса у него дома; мне сказали, что он отправился на концерт в Сен-Жерменское предместье, и пришлось мне мчаться с Бульваров на Вавилонскую улицу{195}. Там я попросил вызвать его, но выездной лакей заявил мне, что в гостиных его нет, и я собирался уже возвращаться, как один кучер, мой приятель, помог: он сказал, что видел, как уезжала карета этого проклятого нотариуса, и даже слышал, что тот приказывал отвезти его на Королевскую площадь{196}, где один из его клиентов устроил роскошный бал. Я прискакал туда, но никак не мог дождаться его: вчетвером или впятером они резались в экарте{197}. Пришлось проторчать там еще целых полтора часа: должно быть, партия была уж очень азартной. Наконец я поймал его на выходе, и вот он здесь, весь как был, в шелковых чулках и цилиндре.
— Это все, конечно, хорошо, — заметил Пьер, — лишь бы барон не впал опять в беспамятство: вот все, что нам сейчас нужно.
— Он ничего не заподозрил? — спросил Луи.
— Нет, — ответил Пьер. — Он думает, что мы не отходили от него ни на шаг. В эту минуту в гостиной послышались голоса, и в гостиную вошли доктор Кростенкуп и нотариус Башелен.
— Я со всей ответственностью утверждаю, — говорил доктор категоричным тоном, — что это исключено. Болваны-слуги приняли спокойную фазу психоза за возвращение рассудка. Здесь мы имеем дело с острым и прогрессирующим воспалением головного мозга, так что поверьте моему опыту: до выздоровления еще очень и очень далеко.
— Какого Дьявола! — мрачно проворчал нотариус. — Какого Дьявола тогда меня побеспокоили? Подняли в такой час! Я полночи корпел над делами клиентов и уверяю вас, мало приятного подниматься ни свет ни заря!
— Конечно, вы абсолютно правы, — продолжал врач, — но все же ваш визит, по-моему, совершенно бесполезен.
— Очень жаль, — вздохнул нотариус. — Однако давайте посмотрим, как чувствует себя наш дорогой барон.
Они приблизились к постели больного, и Луицци открыл глаза, чтобы рассмотреть врачевателя, которому доверили заботу о его здоровье. Перед ним стоял человек очень высокого роста, с совершенно лысым черепом, хотя совсем еще не старый; в одежде его чувствовался особенный изыск, а в манерах — некоторая театральность. Он пристально всматривался в лицо Луицци, слегка хмуря брови; наконец доктор уставил на больного палец и глубокомысленно изрек:
— Смотрите: скулы резко выдаются; лицо багрового цвета, опухшее; глаза покраснели и блестят от возбуждения; глазное яблоко беспрерывно вращается; дыхание неровное, прерывистое; кожа шелушится — все признаки налицо, болезнь в самом разгаре.
— Позвольте, — скромно вставил Луицци, — мне кажется, вы ошибаетесь…
— Вот! Видите? — широко улыбнулся господин Кростенкуп. — Явный бред! Он говорит, что я ошибаюсь.
— Уверяю вас, доктор, — продолжал Луицци, — я в полном порядке; и лучшим доказательством нормального самочувствия будут следующие доводы, побудившие меня обратиться к нотариусу.
И барон рассказал врачу все: и каким образом ухаживали за ним его верные слуги, и какие планы они строили на случай его смерти.
— Господи Боже ж ты мой! — вскричала госпожа Умбер. — Во дает! Да у него, похоже, совсем мозги расплавились! Я всю ночь тихонечко просидела с ним одна; разве что мне пришлось разбудить Луи — он спал в прихожей.
— Убедиться в нашей порядочности очень просто, — заявил Пьер, побагровевший от благородного гнева, — достаточно посмотреть, все ли на месте в секретере и шкафах.
— Хорошо, хорошо, — успокоил их господин Кростенкуп, — у вас нет никакой нужды защищаться: и так очевидно, что у барона не все дома.
— Сам ты дурак! — не выдержал Луицци, стремительно приподнявшись на своем ложе.
— Как, вы его отвязали? — испугался доктор, увидев это невольное движение.
